Форум » Театр Вахтангова » Римас Туминас и Габриэле Туминайте (продолжение) » Ответить
Римас Туминас и Габриэле Туминайте (продолжение)
респект:
респект: Елена Ульянова 16 сентября 2021 г. Римас Туминас - я не могу не сказать о нем... это он подхватил театр, когда ушел отец...и, да, по рассказу Римаса, ему во сне вышел из темноты какой то жуткий (сибирский, наверное))) медведь и, без вариантов, позвал в театр... И, да, Римасу было страшно, но он пошел... И. конечно же, не все его приняли... Но!!! Он оказался талантливейшим режиссером, своеобразным и очень умным человеком! И переборол все!!! МА бы гордился!)) Молю Бога, что бы Вы смогли бы и дальше, долго-долго, так же потрясающе жить и творить, дорогой мой Римас Владимирович!!!
респект: ИМАС ТУМИНАС. 70 ЛЕТ О ТЕАТРЕ. Мы последние, кто работает в системе репертуарного театра. И я это осознаю и очень хочу свой след оставить в нем. Но он уходит. Мы сами предали его. Уходит потому, что мы сами уходим. А почему уходим – для меня загадка. Катастрофа приближается стремительно – еще четыре-пять лет, и все. Останутся те театры в Москве, которые выживут, а другие уйдут. И мы поменяемся. ОБ АКТЕРАХ. Больше мне импонирует актер, у которого есть дистанция с самим собой. Он не себя видит, а через зеркало жизни смотрит на себя. Он ироничен к себе, играет собой через эту дистанцию. Это такой способ мышления, а не просто животная отдача. То есть не переоценивать себя, не недооценивать, а знать, что ты игрушка в жизни. Вот кто понимает, что он ничто, что он игрок жизни, – он мой. О ЦЕННОСТЯХ. О СОСТОЯНИИ, В КОТОРОМ НАДО РАБОТАТЬ. Чувствую себя Чапаевым на лихом коне: отстаиваю здесь европейские ценности. Каким становится орел перед тем, как взлететь? Он становится гордым. Сначала надо стать гордым – глаза, нос – а потом взлетать. О ВЛАСТИ. Я отношусь к власти, как Мольер. Не хитрю и не приспосабливаюсь, но стараюсь понять то, что мне предлагают. Политика никогда не была для меня объектом искусства или анализа. Моя политика – это человеческие беды, горе, разочарования, жертвы, подвиги, а не борьба с властью. Свою позицию я выражаю в спектаклях. О НЕБЕСАХ Весь мир – театр, мы все – актеры поневоле. Всесильная Судьба распределяет роли. И небеса следят за нашею игрой. (Пьер Ронсар) О СМЕРТИ. Человек себя преувеличивает, и сразу он со смертью не согласен. Смерть как бы не для него: другие умирают – не он. Это человеческое заблуждение, которое ведет к трагедии. Я не предлагаю жить по принципу memento mori. Нет, но надо только признать смерть и отодвинуть ее. С ней можно подружиться и договориться. И театр – это единственная территория, где ты можешь отодвинуть смерть. Фото Валерий Мясников
респект: Театр имени Евгения Вахтангова 19 January, 19:30 · Накануне юбилея Римас Туминас прислал письмо. Мы решили поделиться с вами, дорогие зрители. Вахтанговцам Скажите, любезные, скажите, милые, почему так быстро всё делается на этой Земле?! Так недавно мы встретились, и повёл я вас войной на Трою. За красотой. Столько же лет, сколько мы с вами, держали в осаде и Трою. За Елену Прекрасную! Ведь где красота, там и мир. Мир, где всё ясно и просто, где порядок и строй, как и там… высоко за облаками, там начинается искусство. Только очень высоко… Доберёмся. Нам бы сил, да здоровья. Нам бы покоя и тихой радости. Но почему так мало, так немного всего было со мной…?! Нам бы увидеться… так-то оно и будет. Запустим Троянского Коня? Я не с вами – я не скрылся. Так распорядился Он. Всегда ваш, режиссёр Римас Туминас
респект: Белая Студия 20 January, 16:22 «Честность в большой опасности», – говорит Римас Туминас, один из самых загадочных режиссёров. Его спектакль – это каждый раз некое почти гипнотическое состояние, где почти ничего не говорится громкими словами и режиссерскими «придумками», столь модными сегодня на сцене. Туминас убеждён, что природа и сущность самого актёра, участников спектакля – важнейшая составляющая театра. Его спектакли всегда чистая высокогорная честность. Не та самая «дурная правда», о которой писал Шукшин и которой переполнены соцсети, а та, что есть замысел о каждом из нас, о том, какими мы должны были бы быть, какими мы задуманы и какими становимся (если умеем довериться театру) на несколько часов, пока идёт спектакль Римаса Туминаса. Дарья Златопольская https://www.instagram.com/belaya.studia/ #БелаяСтудия https://www.instagram.com/p/CY8YV-flxan/
респект: http://www.teatral-online.ru/news/17379/ 19.1.2017 Римас Туминас «Однажды мама меня спасла» Худрук Театра им. Вахтангова в спецпроекте «Театрала» Персона/ Ольга Лунькова | Фото: Дмитрий Дубинский и архив режиссера/ 20 января художественному руководителю Театра им. Вахтангова Римасу Туминасу исполняется 65 лет. Однако уже сегодня новостные ленты пестрят сообщениями о том, что юбилей он проведет в Москве, что театр подготовил большую фотовыставку и что вечером 19 января здесь состоится премьера «Царя Эдипа» – спектакля, который вышел в ноябре, но играется всего лишь раз в месяц, поскольку в нем участвуют греческие артисты… В интервью и в своей биографической книге Римас Туминас не раз говорил, что с годами отчетливо понял: именно мама всегда являлась для него первой скрипкой в оркестре жизни. В преддверии юбилея «Театрал» подготовил монолог режиссера о главном человеке в жизни… – Раньше многие говорили, что я похож на отца: смуглая кожа, грубоватые руки, некая угловатость в движениях. А вот глаза – мамины. И восприятие мира у меня тоже от мамы. И если есть во мне интуиция или сентиментальность, жалость, сочувствие, то это, безусловно, от нее. Несмотря на свой тихий и терпеливый характер, мама способна была на поступок. Это была очень нежная и деликатная русская женщина. Ее предки – дворяне-старообрядцы – веками жили на псковской земле, имели крепкое хозяйство, достаток. А когда начались гонения за веру, они, все бросив, бежали в Литву и поселились в одной из многочисленных старообрядческих деревень. А мама крестилась в католической церкви, потому что очень хотела выйти замуж за моего отца и венчаться в костеле. Это трогательная история любви. Родители моего отца категорически не разрешали им жениться без венчания. В те времена такая совместная жизнь считалась большим грехом. И мама решилась пойти против своей родни. Это был поступок сильного духом человека. Ради любви. Она и имя поменяла: из Веры превратилась в Веронику, по-литовски – Веруте. У нее всегда были печальные глаза. Постоянно грустила и вздыхала. Делает что-нибудь по дому и вздыхает. У меня ее вздохи вызывали жалость и желание помочь. Детские годы я помню слабо, впечатления менялись, потому что мы часто переезжали с места на место. Везде по три-четыре года жили. Не знаю, как мама воспринимала эти переезды, жалела ли о том, что приходится оставлять обжитой дом. Она никогда не говорила об этом, не жаловалась. Разве что говорила, что верит в Космос, верит в Разум, это и есть Бог. Когда мне было лет 15, отец уехал в Клайпеду, чтобы учиться на мореходных курсах. А я на летних каникулах устроился работать в управление дорог. Это громко звучит. На самом деле от Эндреяваса до Аблинги я убирал вдоль обочин сено и вырубал кусты. Гравийная дорога, жара, пыль, комары, мухи… Но зарабатывал я неплохо. Мама в то время не могла работать, так как родила моего младшего братика. Семью содержал в основном я. Мама всегда зарабатывала шитьем. У нее был хороший вкус и золотые руки. Все учительницы моей школы шили в нашем доме наряды. Мама всегда беспокоилась: – Ну как ее убедить, что ей это не подходит? У нее крупная фигура, а она хочет узкое платье. Очень переживала по поводу своих клиенток, хотела, чтобы одежда, сшитая ее руками, сделала их красивее. Ее творческие муки были точно такие же, как у меня сейчас в театре. Так много этих женщин было, и все такие разные. Они не только любопытство у меня вызывали, но и раздражение: приходят, и мне надо перебираться в другую комнату. Мама выгоняла: – Иди уроки готовь! Я уходил, но невольно отвлекался, слыша шорох платьев. Конечно, мама была эстеткой. К своей внешности относилась придирчиво и, сколько ее помню, очень переживала из-за бровей. Часто сетовала: – Ах, прямо как у свиньи. Нет бровей, нет совсем. И всю жизнь их подрисовывала. Заказчицы маму ценили еще и за то, что она дорого за работу не брала. Но однажды вдруг нагрянула инспекция, поскольку по тем временам шла кампания по борьбе со спекулянтами. Мол, она занимается нелегальной деятельностью. А я тогда увлекся скульптурой. Но пластилина у меня не было, поэтому лепил из теста. Мама раскатывала тесто, давала мне кусок, и я пытался что-нибудь вылепить. Позже я пытался лепить из глины, еще позже – из пластилина. Мне очень нравилась лепка. Думал, что стану скульптором. Так вот, как только к маме заявились с проверкой, я, помню, уселся на диван. Инспекторы мне: – Марш с дивана! – Не уйду! Покажите ордер на обыск. Стащили они меня за руку и попытались открыть диван. Но он не открывался, это был обычный диван для сидения, а не раскладной диван-кровать. А проверяющие все пытались поднять диванное сиденье: вдруг там мама прячет шитье или отрезы материала на продажу. Тогда это была бы уже не просто нелегальная деятельность, а спекуляция. В комнате стояла небольшая этажерка, а на ней бюст Ленина, который я вылепил. Тут мама и говорит: – Что вы делаете? Не трогайте моего сына! Он Ленина вылепил. Инспектор поворачивается ко мне и кричит: – А разрешение у вас есть? А знаете, что нельзя Ленина лепить? Начнет тут каждый Ленина лепить! Это святая вещь. С этими словами он взял бюст Ленина, и с размаху разбил его о печку. Я почувствовал себя пострадавшим от советской власти. Когда живешь без отца, то некому заступиться. Мама жила в постоянной тревоге, что нас выгонят на улицу из служебного дома, и надумала уже корову продавать. В итоге интуиция ее не подвела. Мы все понимали, что до следующей зимы не протянем в этом доме. Тем более соседи стали уже на наш огород покушаться. Нас совсем прижали. Тогда мама велела мне ехать в Клайпеду, разыскивать отца. А адреса его мы не знали. Отец писал маме письма, но обратный адрес никогда не указывал. Но мама была уверена, что я смогу его найти в городе. Утром я сел на велосипед, сказал, что вернусь поздно, и покрутил педали в сторону Клайпеды. Это ни много ни мало сорок километров. Мне шел семнадцатый год, а я никогда еще не был в городе. Я думал, что Клайпеда чуть больше нашей деревни. А приехав, испугался: улиц много, домов много. Меня сразу же остановил милиционер, выкрутил ниппели из камер, выпустил воздух, а ниппели конфисковал. В те времена нельзя было разъезжать на велосипедах по центральной улице. Как я вернусь домой, ведь мама будет волноваться? Я сел на тротуар, не зная, что делать. И тут произошло чудо. Смотрю – по противоположной стороне улицы идет мой отец. Он не видел меня. Не окликая его, я пошел следом, таща на спине свой бесполезный велосипед. Отец вошел в какой-то дом, постучал в дверь квартиры и скрылся за ней. Оставив велосипед в коридоре, я постучал в ту дверь. Открыла женщина. Я говорю: – Ищу Туминаса. Она: – Владас, тут к тебе какой-то мальчик. Отец пригласил меня войти. Здесь резко пахло чужой жизнью. Отец стал предлагать мне свитеры, широкие матросские брюки со словами: – Мама ушьет. А я ему говорю: – Мама плачет. Я по ночам слышал, как она вздыхает и всхлипывает. Она жалела меня и моего маленького братишку, которому шел только второй годик, оплакивала свою несчастную судьбу. Я сказал это отцу и ушел. В полночь с его подарками я вернулся домой. Но маме я ни в чем не признался, не хотел ее расстраивать, чтобы она еще больше плакала. Думаю, что она и без моих слов все прекрасно понимала. Спустя месяц приехал отец. Они с мамой долго вдвоем сидели на кухне, тихо разговаривали. Потом отец уехал, а когда вернулся, объявил, что забирает нас в Клайпеду. Мама привычно начала паковать вещи. А я не поехал, решил окончить школу в Эндреявасе. Если честно, я просто боялся переводиться в клайпедскую школу: там ведь уже сформировавшиеся классы, и я понимал, что не приживусь, потому что у меня не тот уровень. Мама меня понимала и потому настаивать не стала. Я остался жить один. Скучал ли по маме? Не помню. Некогда было предаваться эмоциям: я учился, а после школы работал, сам себя содержал. Но едва окончил десятый класс, часть служебного дома, в котором я жил, чиновники отобрали. Куда податься? Пришлось ехать к родителям в Клайпеду. Мама была рада воссоединению семьи. Я поступил в вечернюю школу, чтобы иметь законченное среднее образование, а днем работал сварщиком. Но это, конечно, не было пределом моей мечты. Получив аттестат о среднем образовании, я поехал в Каунас, где в профессионально-техническом училище были курсы киномехаников. Но в Каунасе мне не понравилось. Я не увидел себя героем в этом городе. Должен был быть в другом – намного красивее! Намного! Вернулся к родителям. И тут вдруг мама прочитала в газете, что в Вильнюсе объявлен дополнительный прием на телевизионную режиссуру, и говорит: – Видишь, дополнительный! Значит, у них недобор! А ты ведь как раз с кино связан. Ее уверенность передалась мне. Во мне сразу же все всколыхнулось. И я решил: еду. К своей мечте я впервые в жизни полетел на самолете – на «кукурузнике». И сколько потом было еще авиаперелетов в моей жизни, но такого ощущения тревоги и счастья не испытывал больше никогда. В вильнюсскую консерваторию, на телевизионную режиссуру, меня приняли на правах кандидата. Когда меня спросили: «Так вы хотите учиться?» – я сделал паузу и вспомнил маму. Я знал, что если скажу маме: «Понимаешь, может, это не совсем то, что я хотел… А может, и вообще не то…» – она мне поверит. После паузы я сказал педагогам: – Да! Хочу! – Вот это мы и хотели от вас услышать. Хорошо, мы согласны вас принять на правах кандидата. Так я стал кандидатом в студенты консерваторского курса телевизионной режиссуры. А уже спустя четыре года, не окончив учебу, я просто сбежал в Москву – поступил в ГИТИС. Руководил нашим курсом Иосиф Туманов, прекрасный педагог и постановщик: он ставил оперы, организовывал мероприятия и был главным режиссером церемонии открытия и закрытия Олимпиады-80 в Москве. Так вот, в годы моей учебы он готовил концерт, который должен был везти в Париж. Для этого концерта требовалась массовка, поэтому Туманов задействовал нас. Репетиции проходили в Ленинграде. Мы выслушали все инструкции, получили суточные, а из наличных могли себе оставить только три рубля. Когда раздавали паспорта, я заметил, что мой паспорт – не зарубежный. Вернули мне советский паспорт, в который был вложен обратный билет в Москву, и сказали, что в Париж я не полечу. Весь курс улетел, а я – нет. Думаю, что это из-за того, что сестры отца эмигрировали: одна во время войны в Америку, а вторая после войны в Австралию. Я позвонил маме, чтобы рассказать обо всем. Не знал, что делать дальше, хотел все бросить и уехать в Литву. И пока эта идея бродила в моей голове, однажды утром открылась дверь моей комнаты в общежитии, и на пороге стояла мама. Приехала в Москву! Как она нашла меня? Как приехала? Как не заблудилась в городе? И зачем приехала? А она говорит: – Я недавно прочитала, как Есенин покончил с собой, и мне стало не по себе. Она интуитивно почувствовала, что мне очень плохо, и приехала поддержать. Хотела даже идти к Брежневу. Требовала, чтобы я помог ей найти то место, где он работает. Мы приехали на Красную площадь, и я говорю: – Вот, мама, видишь? Она молча прикусила губу, тем дело и кончилось. Побыла у меня еще несколько дней и улетела. Это был поступок. Вот тогда-то я вдруг понял, насколько безгранична сила материнской воли, желание спасти ребенка и восстановить справедливость… Она просто меня спасла. Редакция сердечно поздравляет Римаса Туминаса с днем рождения! Выражаем благодарность Гражине Байкштите за предоставленный материал.
респект: Tamara Dgebuadze 20 January, 15:59 2022 РИМАС ТУМИНАС: «АВАНТЮРА МЕНЯ СПАСЛА ОТ ЮБИЛЕЯ» ИНТЕРВЬЮ ВАЛЕРИЙ ЯКОВ, ФОТО АВТОРА teatral-online.ru/news/30876/ Двадцатого января один из самых значимых театральных режиссеров мира РИМАС ТУМИНАС отмечает семидесятилетие. Делает он это по-туминасовски – почти уединившись вдали от коллег и почитателей. И пока вахтанговцы посвящают юбилею своего Маэстро декаду его спектаклей и череду поздравлений на сайте театра, сам именинник трудится в Венеции. Накануне юбилея, около полуночи, я дозвонился Римасу Владимировичу, и, сообщив, что на Камчатке уже утро, поздравил его от имени всех читателей «Театрала». – Надеюсь, мы первые, кто пробился к вам из заснеженной России с теплыми словами и пожеланиями в промозглую Венецию? – Да, вы действительно поздравляете первыми, я про Камчатку и не подумал, – рассмеялся Римас. – А мы сидим за столом, и будем праздновать до утра, потому что мой юбилей наступает здесь завтра, а сегодня мы отмечаем день рождения Оксаны Немчук, нашего продюссера из Киева. Так что сутки будем гулять. – Оксане тоже наши поздравления, мы ее знаем и помним! Но если вы готовы сутки праздновать, значит с постановкой спектакля все в порядке, и дело движется к финалу? – Ну не совсем, конечно. Работа идет тяжело, актеры тут так себе, «ручки-ножки» им приходится ставить, потому что Станиславского, черт возьми, не учили. Они ничего в этом не понимают, все сложно, потому что ты видишь одно, они – другое, а материал весь на литературе, и поэтому пока болтают, болтают... Но ничего, справимся. – Напомните, пожалуйста, нашим читателям, о каком спектакле идет речь. – Мы ставим здесь «Привидения» Ибсена. Это не мой автор, и не моя мечта. Но мне предложили, я вчитался, и подумал – а почему бы и нет? Сделать за месяц в знаменитом театре «Гальдони» сокращенный вариант Ибсена – в одном отделении, где-то на час... Главную роль фрау Элен Алвиг играет вдова Джорджо Стрелера. Как-то так случилось, что я Стрелера любил и уважал, он эту постановку для нее придумал, и теперь мне предстоит ее реализовать. Ну, авантюра, конечно, но она меня спасла от юбилея. Все будут спрашивать – где он? А он в Венеции. А что он там делает? Работает. Вот и все. Приятный шанс, потому что мне позволили в качестве ассистента взять с собой дочь, которая мне помогает. Жена с нами тоже полетела. Бюджет спектакля не большой, но я смог пригласить Адомаса Яцовскиса в качестве художника-постановщика. Так что получился скромный романтический юбилей в узком кругу. В Венеции. – А что с главной ролью? Вы ведь говорите про Андреа Жонассон? Как ей удается эта роль? – Андреа умница. Она с юмором, она легкая, хорошая, она просто талантливая актриса, с которой настоящее удовольствие работать. Это конечно радость. На нее я и ориентируюсь, и ставлю. – Когда планируете премьеру? – Третьего февраля. Только не вздумайте приехать, потому что это не стоит такого внимания. Это всего лишь фестивальный эскиз, и не более того. – Просто театральный штрих для души? – Да, что-то в этом духе. Если бы, конечно, актеры были бы профессиональнее. Сильнее. Как наши. Тогда было бы прекрасно. Да еще в таком замечательном театре – «Гальдони», который весь день в нашем распоряжении. – А вы знаете, что в Москве уже целую неделю на Старом Арбате фасад Театра Вахтангова украшают ваши портреты? Что здесь идет юбилейная декада ваших спектаклей, и на всех афишах – вы? Гуляющая публика останавливается, с интересом разглядывает. Портреты светятся в ночи, украшая заснеженный Арбат. Тоже романтично. – О, это успех. Снимите скорее и пришлите мне фото, чтобы я здесь мог погордиться. – Сниму и сегодня же отправлю. Но мы-то вас ждем в Москве и, надеюсь, еще отметим? – Да, конечно. Но вначале завершу здесь спектакль. А все остальное потом.
респект: 19.01.2022 В 19:33 МК Литовский феномен российского театра: правила жизни Римаса Туминаса Режиссер не отмечает юбилей, а ставит спектакль М.Райкина Он родился в один день с Федерико Феллини. И это совпадение совсем не случайно. Как и великий итальянец, литовец Римас Туминас — парадокса друг. Того самого парадокса, который вытекает из жизни, а он умеет его считывать, заставляя нас то смеяться, то плакать. К тому же в столетней истории Вахтанговского Римас Туминас стал первым худруком-иностранцем, которого еще называют литовским феноменом российского театра. 20 января ему исполняется 70 лет. Да, в 2008 году в Вахтанговском произойдет нечто судьбоносное и необычайное — впервые во главе театра станет чужой. Худрук не из своих, вахтанговских, как это было прежде. И даже не Вахтанговской школы воспитанник, а человек со стороны. Точнее, с литовской — Римас Туминас из Вильнюса. Словом, варяг. А пригласит его Михаил Ульянов, который к тому времени отчетливо понимал, что его большой театральный корабль дрейфует во времени и у его мотора сбито дыхание. До переезда в российскую столицу в своем послужном списке Туминас имеет все, чему противится вахтанговская природа: ГИТИС (это же не наша школа), свой театр в Литве — Малый вильнюсский (значит, будет изменять). Правда, его хорошо знают в Европе (там у него немало постановок — Польша, Исландия, Швеция, Германия и т.д.). Ну что с того вахтанговцам, у которых амбиции тоже европейские, но на данный отрезок времени подкрепленные лишь славным прошлым. И, в конце концов, литовская режиссура — она же такая прохладная, рапидообразная, глубокомысленная (и псевдо тоже), что с яркостью и театральностью дома Вахтангова, уж простите, не монтируется. Понятно, что варяг сомнителен и принят на Арбате, 26, не с распростертыми объятиями, но со всей светской учтивостью. Все уверены — варяг не приживется. А как же знаменитый вахтанговский юмор? Где ирония, позволяющая снимать любое напряжение и любой ситуации придавать светскую легкость? Все это в неписаном кодексе театра, но когда вопрос принципиальный и жизненно важный — художественного лидерства, тут не до шуток. Во всяком случае, увертюра прихода варяжского гостя не обещает ему легкости бытия в русском академическом театре. Пока никто не знает и даже не догадывается, что в театральный дом на Арбате пришел именно лидер, большой художник, и именно он вернет русскому театру его былую славу. Что он не страдает болезнью под названием нарциссизм и будет искоренять ее в артистах, как сорняк в огороде, в котором, как позже выяснится, он знает толк, точно заправский хуторянин. Он удивляет отсутствием авторитарности, не демонстрирует начальственных замашек. Немногословен, аккуратно и модно одевается. На сцене и за кулисами обходится минимальным лексическим набором: «Да/нет/значит, посмотрим…» Прибалтийский акцент придает его словам шарм. И с первых же его репетиций произойдет еще одно очень важное открытие — у варяга потрясающее чувство юмора. Но какое!!! Вахтанговское, замешанное на иронии, самоиронии, фантазии. Природа его юмора — странная, парадоксальная, вытекающая из парадоксальности самой жизни, в которой невероятным и порой необъяснимым образом уживаются уродливое и прекрасное, безысходно трагическое и праздничное. Туминас каким-то ему одному известным способом умеет это считывать, объяснять, показывать. А показывает он так, что на его репетициях стоит хохот, будто это не храм искусств, а комната смеха. И будто ставит он не классику, а бульварную комедию. Рассказывают, что когда он учился в ГИТИСе, на его актерские отрывки сбегался весь институт — так изобретательно и остроумно он их разыгрывал. Ему даже прочили карьеру большого артиста, только для артиста у него не особо богатая фактура — невысокий, худой, лицо узкое… Вот разве что профиль — гордый, скульптурной лепки. Но при всей скромности физических данных на сцене он творит чудеса. Штрихом, одним взглядом может обозначить характер, уловить самую его суть. Он подбрасывает артистам ассоциации, образы, поражающие своей парадоксальностью. — «Твоего дядю Ваню нашли в огороде, когда он был маленький», — рассказывает Сергей Маковецкий. — И ты начинаешь думать: «Кто его воспитывал? Бабушка или кто? И почему его нашли в огороде — может быть, его подбросили?» Взгляд на человека ли, события или обстоятельства в его жизни у Туминаса непременно в объеме, и взгляд на эту жизнь всегда с долей романтической иронии. Той самой, что все наполняет жизненной кровью, и иногда эта кровь — признак жизни, а иногда — страдания. Но через иронию, комическое режиссер приводит зрителя к истинному состраданию чеховским, гоголевским или толстовским героям, у которых действительно «пропала жизнь». Но… человеческая комедия рассказана при этом легко, светло и ярко театрально. У Туминаса в спектаклях все летит куда-то: весна, лето, снег, качели… Чье-то детство, чьи-то надежды, которые, как правило, остаются обманутыми. — Смешные какие, счастья, понимаешь, захотели, — говорит Туминас артистам и показывает смешные проявления их персонажей в этом желании быть счастливыми. В одной сцене он сводит драму и комедию, и последняя может довести первую до карикатуры, но ни разу не унижающей. Как в ночной сцене или в сцене отъезда в «Дяде Ване». Он любит играть планами, как в драме «Минетти», которой откроют Новую сцену Вахтанговского. Тут на небольшом пространстве полифония, как будто звучит симфонический оркестр. «Война и мир» — эпопея Толстого в четырех томах — уложена им в пять часов. Но из всех многочасовых постановок сезона 2021 года, появившихся на других московских подмостках, только у Туминаса пять часов легки и являют собой идеальный образец сочетания несочетаемого: минимализма и объема, простоты и величия, пространства распахнутого счастливого детства и мира взрослого, полного фальши. Наконец, жизни и смерти, о которой он всегда помнит. И все годы, что он у руля Вахтанговского, успех сопровождает его постановки. А их за тринадцать лет — тринадцать. Хорошее число. «Война и мир» тринадцатый по счету спектакль Римаса Туминаса в Вахтанговском театре. Вместе с мастерами он вывел на сцену новое поколение артистов, и работы многих из них стали открытием. Сергей Маковецкий; — Он говорит нам на репетиции: «Смотрите, вспоминайте... Помните о своем детстве. Может, это дает ощущение легкости. Не просто грандиозный текст Антона Павловича Чехова, но и что-то рядышком. И вот это «рядышком» и есть легкое дыхание его спектаклей. Эльдар Трамов: — У него на репетиции есть любимая история. Он как будто изображает орла и спрашивает: «Кем становится орел, перед тем как взлететь?» Все теряются: «Кем-кем?» — «Он становится гордым. Вот сначала надо стать гордым (эти глаза, нос), а потом взлетать». И тут же дает другой пример: «Представьте себе космонавта, который скажет перед тем, как нажать кнопку старта: «Ну, попробуем». Чего пробовать — надо взлетать!!!» Олег Макаров: — Сцена для него — какое-то особое существо. Я уверен, что он с ней разговаривает. Вот начинает репетировать, а дойдя до середины, предупреждает артистов: «Она нас ждет, а вы еще не готовы». Он говорит, что сцена всегда готова помочь, поддержать, дать вдохновение, но при условии, что мы будем сосредоточены и готовы к этой помощи. Не каждый может ее получить. Екатерина Крамзина: — Репетиции с Римасом — это большой мир без начала и конца. Он круто показывает — так точно, так нетривиально, чувствуя и видя, что и кто вокруг него. За этим можно наблюдать вечно. Виктор Добронравов: — Он мастер ломать стереотипы. У него классика по-другому начинает звучать. На репетиции «Войны и мира» он не занимался режиссурой в привычном понимании. Он общался, много показывал, философствовал. И спектакль создан из его мира, как исповедь. Или как в музей сходить. Павел Попов: — Когда я учился в институте, Римас ставил «Евгения Онегина». А там участвовал мой педагог по сценической речи Алексей Глебович Кузнецов. И он рассказывал, что актеры поначалу протестовали против того, что предлагал Римас, мотивируя тем, что «это же Пушкин!!!». И в какой-то момент его это сильно достало: «Что вы все Пушкин, Пушкин. За бакенбарды его взяли — и к себе!» Мария Волкова: — Как-то Леша Завьялов, репетируя в «Маскараде» Казарина, показывал этюды, которые длились долго, и Римас Владимирович смотрел, не останавливал его. Леша падал в обмороки от женской красоты, неожиданно мог ослепнуть, превратиться в зайца и одновременно в слепого безногого зайца. И тогда я стала свидетелем того, как Римас Владимирович, который так хохотал, от смеха упал со стула в буквальном смысле слова. Его поднимали. Юрий Цокуров: — Он объяснял мне на репетициях «Войны и мира», что у моего Николая должны быть огромные глаза, прямо бешеный глаз. И рассказал историю, как у него на хуторе, в Литве, по полю мчался мотоциклист с выпученными глазами. Выяснилось, что один сосед мчится к другому предупредить, что к тому едет проверка насчет производства самогона. Предупредил, сосед отдал Римасу бутыль. Приехали проверяющие, ничего не нашли, пришли к Римасу, и тот с недовольным видом сказал: «Я его не люблю, я с ним не общаюсь». Вот история про то, какие глаза должны быть у моего персонажа. Юрий Поляк: — На репетициях «Войны и мира» я писал все его замечания, и у меня получилось три тетрадки записей. А он рассказал, как в Литве у одной его актрисы не получалась роль. И всякий раз на его замечания она доставала тетрадку: «Вот у меня все ваши замечания записаны». — «Ты хочешь эту толстую тетрадку сыграть? Да никогда в жизни ты этого не сыграешь. Оно тебя погубит». И я понял, что это он сказал для меня. Сейчас Римас Туминас в Венеции, в театре Карла Гольдони выпускает премьеру — «Привидение» по Ибсену. В главной роли супруга Джорджо Стреллера — Андреа Джонссон. А в это время на сцене Вахтанговского идет марафон его спектаклей: 11 января он открылся «Войной и миром» и в день рождения худрука завершится опять же «Войной и миром». После премьеры в Венеции Туминас возвращается в Москву и получит поздравления, которые ему написали — нет, не артисты, а зрители. Свои открытки они опускают в прозрачные кубы, которые установлены в фойе исторической сцены и у входа на Новую.
респект: Продолжение РИМАС ТУМИНАС: Об успехе. Рецепт успеха один — не думай о себе. Не выдвигай себя. Не выражай себя. А ты пойми другого, вчитайся в автора сто раз, перечитывай эти реплики сразу. Тогда они начнут раскрываться, как цветы, подскажут всю жизнь тебе. И как же польется эта жизнь!.. Ты только выбирай. Ошибках. Наше желание стать Богом и подчинить себе судьбу — это желание у человека всегда останется. Но мы повторяем и будем повторять одну и ту же ошибку — мы настолько дорожим своей жизнью, что она нам кажется единственно самой важной. Вот отсюда все беды. Театре. Мы последние, кто работает в системе репертуарного театра. И я это осознаю и очень хочу свой след оставить в нем. Но он уходит. Мы сами предали его. Уходит потому, что мы сами уходим. А почему уходим — для меня загадка. Катастрофа приближается стремительно — еще четыре-пять лет, и все. Останутся те театры в Москве, которые выживут, а другие уйдут. И мы поменяемся. Смерти. Человек себя преувеличивает, и сразу он со смертью не согласен. Смерть как бы не для него: другие умирают — не он. Это человеческое заблуждение, которое ведет к трагедии. Я не предлагаю жить по принципу memento more. Нет, но надо только признать смерть и отодвинуть ее. С ней можно подружиться и договориться. И театр — это единственная территория, где ты можешь отодвинуть смерть. Иллюзии. Я всегда очень серьезно смотрел на театр, и хватит. Я заработал право несерьезно делать спектакли, перешагнуть черту. Это как в том тосте «выпьем за это безнадежное дело». Но безнадежно хорошее. И поэтому к нему тянутся люди. Они тянутся к драматизму и, находя себя в драматической ситуации, получают такое наслаждение в переживаниях, что на мгновение забывают, что перед ними лицедеи. Актерах. Больше мне импонирует актер, у которого есть дистанция с самим собой. Он не себя видит, а через зеркало жизни смотрит на себя. Он ироничен к себе, играет собой через эту дистанцию. Это такой способ мышления, а не просто животная отдача. То есть не переоценивать себя, не недооценивать, а знать, что ты игрушка в жизни. Вот кто понимает, что он ничто, что он игрок жизни, — он мой. Небесах. Поэт Рансар сказал: Весь мир — театр, И мы — актеры поневоле. Всесильная судьба распределяет роли. И небеса следят за нашей игрой. Но люди думают, что это Шекспир. Но первым был Рансар. Вот мы потеряли небеса. Мы не играем им, а играем партнерам, зрителям… Нет третьего глаза. Я хочу, чтобы актеры играли небесам. А зритель, когда видит, что они разговаривают с небесами, тоже хочет разговаривать с ними. Классике. Если кто-то извратил классику, ее надо восстанавливать. Вот когда Эфрос в Польше посмотрел спектакль «Месяц в деревне» — безобразие чистое для него, вернулся и сказал: «Нет, это же не так» — и сделал свой гениальный спектакль, восстановил гордость литературы. Вот что значит сопротивление. Это наш долг — иногда идти на сопротивление. Сейчас смотрю в театрах и не понимаю: вроде Гоголь, но не Гоголь, и к нему еще цитаты подобраны… Хотят перекроить, хотят дополнить? Это все от бессилия, от страха. Юбилее. Не люблю юбилеев, но сейчас так совпало с датой, что я принял приглашение на постановку в Италию. И получается, что в этот день скажут: «Он в театре «Гольдони» отмечает». А я не отмечаю — я там ставлю. Перед отъездом был у Калягина, у Ширвиндта, встречался с Нееловой… Объехал всех, кого можно — все-таки Рождество, Новый год. Чтобы не искали меня и не поздравляли. А так приятно — Феллини и я родились в один день. И хватит для одного человека. Разве именины Наташи в «Войне и мире» — это не Феллини?
респект:
респект: РИМАС ТУМИНАС: «ТАЛАНТ НЕ СПАСЕТ, ЕСЛИ НЕТ ВКУСА» ИНТЕРВЬЮ 20 ЯНВАРЯ 2022 08:00 ВАЛЕРИЙ ЯКОВ, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ЖУРНАЛА «ТЕАТРАЛ» Главный подарок к своему 70-летию Римас Туминас преподнес своим зрителям и себе сам. Он поставил в Театре Вахтангова грандиозный спектакль «Война и мир», который стал одним из самых масштабных событий в театральной жизни России. Постановка была приурочена к 100-летию вахтанговского Театра, но ее значимость с каждым днем становится все рельефней, и многие города и страны уже выстраиваются в очередь с приглашениями привезти этот спектакль на гастроли. Накануне премьеры «Театрал» опубликовал беседу с Римасом Туминасом, которая велась в промежутках между репетициями «Войны и мира». Этот разговор о театре, жизни и судьбе не утратил своей актуальности, скорее наоборот. Поэтому сегодня, в день 70-летия Мастера, мы решили опубликовать его повторно. – Римас Владимирович, в канун юбилейного сезона вы долго определялись с выбором: что поставить – «Фауста» Гёте или «Войну и мир» Толстого. В конечном итоге остановились на Толстом. Что определило ваш выбор? – Я их рассматривал как равносильные произведения. «Фауст» Гёте привлекал меня своей игривостью, не философским осмыслением действительности, а путешествием Фауста по Земле, по миру. Одновременно думал я и о Толстом, задавая себе вопрос: что можно ставить после Лермонтова? Только Пушкина. А после Пушкина? Только Толстого. Шаг, конечно, рискованный, и я это осознавал, думая, что у меня есть все шансы упасть в пропасть по пониманию театра, провалиться и иметь предлог сказать: извините, не вышло, я уезжаю. То есть сознательно шел на самоубийство в театральной жизни, в судьбе режиссера. Однажды Адам Мицкевич рассказывал Бальзаку, как он посетил Гёте и был шокирован: «Я увидел старика, седого старца». Он был не просто шокирован, а разочарован: старый – и поэт. Поэты должны быть молодыми и умирать молодыми, как это происходило в русской поэзии XIX века, да и позднее тоже. Пусть не по своей воле, но они уходили, не став седыми и немощными стариками. А ты уже в возрасте преклонном, смерть тебя обошла, дав тебе, слава богу, шанс придумать еще что-то. И теперь у тебя есть возможность провоцировать, рисковать. Причем рисковать радостно. Я даже думал: вот разбился бы я на столетие большим-большим провалом, так, чтобы все накинулись – и критика, и публика... Грандиозный провал в финале. Но нет, гордость не позволяет. Нахожу в себе силы, убеждаюсь, что пока еще я сам себе интересен. И это несколько раз проверяю: чем интересен? Не убеждаю в этом себя, не уговариваю, а гляжу на себя со стороны, нахожу мотивации, погружаюсь в материал, в понимание театра. И это дает мне силы. Я знаю, что истина замирает в устах умирающего, уходящего... Он хотел бы что-то про истину сказать, но она в губах застыла. Так вот, зная все это, мне хотелось провокации. – Но вы действительно трактуете роман довольно неожиданно, у вас нет массовых сцен, нет народа, нет Кутузова и Наполеона... Вы оставили на пустынной сцене лишь семью, безответную любовь, непонимание, одиночество. И отрицание, осуждение бессмысленной войны. В спектакле нет ни одного счастливого человека, многие мечтают о счастье, стремятся к нему, а счастья нет. Только разочарование… – Да, но такова русская душа. Душа, воплощенная в гениях, в Чехове, в Пушкине... Мне подсказывали многие, что для правильного прочтения Толстого следует понимать слово «мир» как вселенную, как человечество. Но есть еще и выражения «молиться всем миром», «иди с миром», «живи с миром»... Богатство толкования этого слова бесконечно, и у нас оно в каждой сцене имеет свою интонацию, свой смысл. Конечно, проносят у нас по сцене и глобус, но он маленький, незаметный такой, не отвлекает. Я себе запретил экраны, инсталляции, хотя у нас огромная стена на сцене, и соблазн что-нибудь на нее повесить или показать довольно велик. Но мы себе этого не позволили. Все заменяют световые потоки, высокое актерское понимание судеб, истории. И понимание театра – что мы делаем. Какие сигналы мы подаем сегодняшнему театру? Как мы сами понимаем театр? Ведь современность театра – в способе мышления. И в этом мы современники. Надо играть идею – идею Пьера, идею Андрея. Это подход актера к персонажу, к роли. А второе, как домашняя работа, это познание, размышление... И мне нравится, что на репетиции как-то все размышляют по поводу текста, по поводу эпохи, по поводу нравов, культуры и по поводу театра нынешнего дня. Сегодняшней нашей жизни. – А вместе с актерами этот путь проходите и вы. Я наблюдал на репетициях, как вы погружаетесь в каждую деталь, как размышляете, сомневаетесь, зовете за собой и даете шанс на поиск самих себя... – Я понял, что очень многое не сказал, не сделал. И, может, надо было, проходя этот путь от 90-летия к столетию, отказаться от своих принципов. Может быть, надо было делать свой театр, что-то менять резко, безжалостно. Провести, как принято говорить, реформу. Есть одно огорчение, самое большое огорчение, которое приходится мне испытывать – это пока ты есть, пока ты сигналы подаешь, приглашаешь актера своим посланием, какие-то смыслы подаешь через спектакли, – вот такой театр обязателен. Как в оркестре настраивается каждый инструмент для того, чтобы все слаженно зазвучало. И если это удалось – ты начинаешь испытывать радость, гордость. А потом приходят приглашенные режиссеры и не всегда это чувствуют, не всегда понимают. Главное в существовании театра – это вкус. Никакой талант не спасет, если нет вкуса. Через вкус только можно идти дальше и развивать театр. Но мы раз за разом падаем в какой-то затуманенный, зашифрованный мир, в котором я не вижу разбора, не чувствую темы в актерах. Они только имитаторами становятся, у них что-то похожее на правду, в них лишь подражание чему-то. А ведь только что мы почувствовали радость познания, поднялись над собой и вдруг от всего отказываемся и… такое падение. Мы, актеры, не имеем на это права. Какой бы режиссер ни пришел сегодня (или после меня), мы не имеем на это права. Часто слышу, как жалуются, что в сериалах приходится всё делать на скорую руку, поэтому и здесь так случается. Но даже если на скорую руку, то ты все равно обязан через ночь, через два часа понять, схватить, спасти сериал своей игрой. Спасти своим персонажем. Вот это самое большое огорчение, потому что время уходит, наши дни уходят, мои дни уходят… И, может быть, это последняя, или не последняя, попытка выставить всем на обзор такой новый для меня метод рассказывания. Я давно хотел сыграть с первых фраз: открывается занавес, потоки хорошего, доброго света, и мы слышим ясно, понятно первую фразу актера. Он еще слова не произнес, а на меня дохнуло историей. В их фигурах, в их взглядах я чувствую, что с ними было вчера, год назад, то есть в них живет история. Что-то в атмосфере подвисает, ощущается их духовное состояние, и я это чувствую. – Вашим огорчением можно объяснить снятие нескольких премьерных спектаклей из репертуара? – Меня не было в театре пять месяцев, я немного утратил связь с молодыми режиссерами, которые продолжали у нас ставить, как мы и планировали. Отсматривать эти постановки я стал уже после возвращения. И возник очень болезненный момент и для них, и для меня. Я должен признаться, что, наверное, очень сильно обидел их тем, что убрал четыре спектакля с Новой сцены и один с Симоновской сцены. Я понимаю эти обиды и принимаю их, но внутренне обладаю такой правдой, такой решимостью, каких у меня никогда не было. Может, это жизнь дала мне после пребывания в совершенной темноте, в реанимации, когда в моей палате горел лишь один синий огонек. После этого я стал смотреть на все очень просто, стал все видеть и понимать: этот человек такой, а этот – другой, ушли полутона и компромиссы. Поэтому, когда я увидел эти работы, то пришел к великому огорчению и подумал: нет, ну в чем я виноват? Это они меня обидели и не только меня, но и себя. Они соврали себе и зрителю, что сегодня театр такой. А где мои посылы, где мои сигналы? Только в том, что я раньше делал? Или Някрошюс? Или Бутусов делает? Вы даже не представляете, как много в этих снятых спектаклях красок было, которыми расписывали тело, кровью мазались, много было воды, много дыма, максимально гремящая музыка, монологи в крике, и не важно о чем. Им кажется, что сегодня театр должен быть таким. Они дождались. Они рады. Но они просто посредники. Это не касается моих учеников, которые тоже ошиблись, но по-другому. Я подчеркиваю, что они все талантливы. Но ошиблись, потому что стали строить свой театр – время крутое, круто играем. Круто решаем. Круто ставим. Круто всё. И во всем – я! Я! Неважно, что получается в результате – зритель простит. Душа-то рвется, хочется театра, чем больше грязи, тем больше театра, зрелища, шоу... А на самом деле это убийство классики, убийство текста, убийство слова. Все эти приемы – они уже были. И я немедленно себе запретил все, что я раньше делал, к чему тянется рука, ум, интуиция. Опыт подсказывает создать здесь немного атмосферы, немного недосказанности, таинственности. То есть пойти по пути привычному и легкому. Но я сказал себе: нет! Больше нельзя. И им сказал, что нужно отказываться от легкого пути войти в театр с шоу, с инсталляциями, с экранами и мониторами, за которыми пропадает сущность актера. – А вас не беспокоит, что вас назовут консерватором, припомнят Вахтангова, который, как мы знаем, «взрывал» в свое время традиционный театр, был ярким новатором (чем, разумеется, немало раздражал консервативную критику)? – Да, конечно, они меня так и назовут. Но вы увидите в «Войне и мире», что это не так. Что это мы должны взорвать представление о привычном театре. У нас другие методы репетиции. Другие световые потоки, звуковые, голосовые... Отношения, история. Огромная стена, на которой ничего нет, но в ней свои смыслы, и зритель их сам прочитывает в своем воображении, дополняя игру актера, даже если актер где-то не доигрывает. Соблазн велик что-то на сцену повесить, развесить… Но нет. Это мы себя раньше нагружали бутафорией, сейчас нам ничего не нужно. Лишь пустое пространство. И актер. – Сейчас уже стало приметой времени, когда после выхода того или иного спектакля, поставленного по классике, доносятся крики анонимных «ура-патриотов», что, дескать, первоисточник безжалостно исковеркан, что великое произведение переведено на какой-то особый художественный язык, что режиссер его обеднил, лишил национальной идеи, патриотизма и т.д. Не пугает ли это вас накануне премьеры? – Нет, нисколько. Я ничего не обеднил, потому что перенёс в актерах историю. В них живет эта история. Это откликается даже на стене, откликается в жизни, когда актеры способны раскрыть тему. Это такой путь… Я уже не раз говорил и буду говорить, что это время няни пушкинской. Сегодня нянь мало, и не те няни сегодня. Но есть мама, бабушка, которая рассказывает сказку, чтобы ты уснул, чтобы увидел хороший сон, а завтра проснулся со светлой душой и пошёл жить дальше. Жить светло. Пошёл творить, очистившись от всех театральных приемов, потому что такими приемами ты хочешь раскрыть себя, а не автора. Это обманчивая иллюзия, как у Толстого – волшебный фонарь. Там – обманчивость. Да, они одинокие. Они призваны любить и счастливыми быть, но не состоялось. Самый несчастный человек в русской литературе, самый несчастный персонаж – это Андрей Болконский. Но он все-таки герой. Может быть, в этом спектакле не первопланный, но герой. Я уже говорил про обман и тут тоже вкладываю ему размышления не только о бессмысленности войны, но и о том, что мы обмануты. Это главная тема. Мы живем в мире обмана. Всё зиждется на обмане, начиная с обмана в нашей повседневной жизни. Даже курицу покупаешь, а она два-три раза переработанная, чем-то искусственным напичканная. И мы к этому уже привыкли, к этой круговой поруке обмана. Тотальный обман всюду, даже в театре. Почему я придирался к каким-то спектаклям? Потому что театр должен этот обман взрывать, взрывать и вести к чистоте. Это и есть, наверное, поиск стиля в нашем спектакле. Путь к чистоте, к порядку. Опять напоминаю Пушкина, который говорил, что пошлость, невежество очень примыкает к современности, пристает к ней, прилипает. А к классике не идёт, потому что боится. У классики пошлость гибнет, а к современности пристраивается. – Вы этим спектаклем обращаетесь к нынешнему дню или к вечности? Толстой ведь поднимал вечные темы и говорил о вечных проблемах, а вы их еще обостряете, очистив от шелухи. Вы говорите о человеке, о его душе, как и во всех своих прежних работах… – Да, говорю о человеке. И о душе. Говорю, что мы обмануты, что жизнь нас обманывает жестоко. Если задуматься, есть ли Бог, то возникает вопрос: почему он о нас забыл? То ли дела у него какие-то более важные, то ли отвлёкся. Но забыл. И надо ждать его появления. Надо ждать. А я очень жду инопланетян. Ждал всегда и теперь жду, что как только там встретимся, глянем друг на друга – и сразу поймём, кто мы такие. Играли каких-то царей, руководителей, чиновников, генералов с лампасами… А там нет этих чинов. И мы смешны будем. Так неудобно станет нам, так стыдно. И стыд должен очистить нас. Стыд должен разрушить ложь и обман. – Сразу вспоминаю, как вы говорили о восьмом круге Вселенной, где живут и поют ангелы. И куда можно попасть, лишь очистившись от лжи… – Да, где звучит хор ангелов, и это надо услышать. Бабушка слышала это, и потому она рассказывала сказки, и народ их сочинял, потому что слышал восьмой круг Вселенной. Ангелы прилетали к нам, они есть, но мы испугали их своим враньем. Испугали отсутствием порядка. А это так важно даже в спектакле – собрать его в порядок, как собирает Вселенная звёзды. Как у Шекспира воцаряется порядок. Так и здесь – нужно сохранить дух эпохи и раскрывать только автора, себя забыв. Отказавшись от амбиций. Привести в порядок строй – это великое, важнейшее дело. Тогда можно сказать: я чувствую порядок в спектакле. Смотрю, а порядок есть. Детство есть, где не лгали и где нам обещали. Юность наша – все есть в этом порядке. И есть, что мы обмануты. В этом есть «доигрывание» тех, которые умерли давно. Мы доигрываем жизнь, даём им еще один шанс. Возвращать надо их на Землю, чтобы они увидели нас, увидели, к чему мы пришли… Репетиция – это размышление. Каждый по своим убеждениям, по своему уму – но размышление. Я уже цитировал Пушкина, Чехова… «Гоните себя, чтобы духа вашего не было. О других говорите, о других – не о себе». Тогда и ты проявишься. Никуда не пропадёшь. Как раз наоборот – вырастешь и станешь творцом. Как Бернард Шоу говорил или Лессинг, которого люблю цитировать… – Театр должен ласкать ухо и гладить глаз… – Да, это гениально сказано. И кто-то думает, что гладить – это «наливать» красивые декорации. Но нет. Это значит войти в доверие. Это значит, что мы должны овладеть такой силой, такой историей, что ничего другого, как поддаться искушению порядка, не останется. Порядок – это духовный настрой. Если есть вокруг обман, то мы к порядку ведём свои духовные, исторические знания. Все то, что мы на земле оставляем. – У вас нет ощущения, что спектаклем «Война и мир» вы словно отрекаетесь от своих предыдущих работ? – Это так. Я хотел сделать светло и просто, чтобы была предельная ясность, предельно светло и открыто. Вот такое я хотел всегда. Но черти шептали мне: «Раздень его. А тут бей его. Брось в него грязь или пепел и размажь лицо пеплом…» Всегда соблазны были. – Меня очень поразила сцена битвы – то, как точно вы передали ужас войны, на которой каждый сам принимает свою смерть. Мне это не раз приходилось видеть на реальных войнах: одиночество солдата перед лицом судьбы. Как вы пришли к этой идее – одинокий солдат с этим обнаженным штыком и грудой шинелей? – Это бал. Я думал, что балы и маскарады должны быть. Я понял, что танец важен в романе, в сюжете, в истории. Вальс Наташи. Я подумал, ничего не надо, только она одна должна танцевать. Потом один штык. Потом спичка одна, пожар… И история семей, их потерь, когда один сын, другой уходят в армию. Все сыновья в армии. Это война со штыком, с шинелями – это раскрытие войны. Это развенчивание легенды о том, что Москву оставили из-за военной хитрости, чтобы заманить врага. А сколько из-за этой «хитрости» в Москве людей погибло, кто-то считал? Может быть, лучше, чтобы солдаты в сражении погибли, но не сдали Москву, как не сдали ее в 41-м, защищая до конца? Но Кутузов боялся Наполеона, терял рассудок от страха. И устроил сражение на пустом поле, где погубил полармии своей. Потому и был вынужден отступать. И обманывать. Царя обманывать. Солдат, которым велели отступать. Толстой же Кутузова оправдал, но в отдельных фразах, если проследить в романе, то можно увидеть, как он кипел ненавистью к тому, что сделал этот полководец. – Ставя «Войну и мир», вы видите этот спектакль на сцене Нью-Йорка, Парижа, Пекина..? – Да… Да! – То есть вы рассчитываете не только на нашего зрителя? – Как раз нашему зрителю будет чего-то не хватать. Каких-то близких сцен, чего-то, к чему он привык, в чем есть дань традициям. Или стереотипам. Но это спектакль должен быть прозрачен. Ясен. Точен. Он должен быть понятен всюду. – Любому человеку в любой точке мира? – Любому. Даже, как говорил Эфрос, и уборщице. Зашла днем в зал, услышав там крики, и задержалась. И присела, потому что это и про неё. Про сегодня. Это живое. Засмотрелась и осталась. Правду же он сказал. Почему нам всем не взять это у Эфроса? Нам только кажется, что мы давно раскрыли смысл его слов. Нет, не раскрыли. – Вы сейчас тоже «разлетаетесь на цитаты» в своем театре. – Я знаю. – Значит, вы тоже, в определенном смысле, становитесь классиком? – Нет. Извините – нет! – Возвращаясь к теме столетия Театра Вахтангова, хочу напомнить, как вы в свое время говорили, что у вас всегда наготове чемоданчик и вы в любой момент готовы уехать, что вы всего лишь гость в этом доме… – Теперь думаю, что надо было десять лет назад, может быть, стать хозяином этого дома. Это было тогда доверие к другим, что они услышат меня, поймут меня, пойдут со мной. Да, многие услышали, многие пошли и идут. Но и многие – нет. Возвращаются обратно, в своё ложе. Как у Чехова няня говорит: «Уехали?» – «Уехали». – «Точно?» – «Я вам, граф, обещаю…» – То есть вы хозяином себя так и не почувствовали? – Нет. Чувствовал, что иду к этому. Что не могу уволить ни одного актера, как не мог этого сделать в моем театре в Литве. Не мог, потому что понимал, как они социально не защищены, какие у них мизерные пенсии, как важно театру о них заботиться, если у них нет государственной поддержки. Я поначалу был таким хозяйственным, любил рубануть рукой, вспоминая Ельцина: «Ша, сейчас я буду говорить…» Но, к счастью, это быстро прошло, я встретил Крока, и всё передал ему. – Вам с ним действительно повезло, он снял с ваших плеч огромный груз забот… – Выбирал я интуитивно, но сразу увидел в нем что-то, что меня успокоило, потому что момент был опасный, мне подсовывали всякие кандидатуры, и это могло плохо кончиться. В первом же разговоре с ним я понял, что он должен быть здесь. И я не ошибся. Как раз наоборот. У нас, конечно, бывают рабочие разногласия, но мы доуг друга слышим и во всем договариваемся. Так что, в этом мне действительно повезло. – Вы за эти годы подняли театр просто на мировой уровень. – Когда я сюда пришёл, решался вопрос: какому российскому коллективу дать статус театра Европы. Дали, поскольку связи были давние, Малому театру. Дай бог! А мне тогда очень хотелось стать театром Европы. Я и в дальнейшем думал об этом. Но потом все как-то кануло. – И в результате вы покорили не только Европу, но и весь мир: Пекин, Париж, Тель-Авив, Торонто, Нью-Йорк стоят в очереди за спектаклями Театра Вахтангова… – Да, при том, что у нас не было зарубежного отдела, который занимался бы организацией таких поездок и гастролей. Сейчас уже всё умеем сами. Опять вот пришло сообщение, что Париж хочет десять «Евгениев Онегиных» через год. Еще не всё стихло с пандемией, а уже планируют. Значит, нужно готовиться. На эту смерть идти. Перешагнуть. Играть! Жить!
респект: Что делает в Венеции в день своего юбилея Римас Туминас 23 января 2022 ● Российская газета - Федеральный выпуск № 13(8661) Свой юбилей художественный руководитель Театра им. Вахтангова, литовец с русской душой Римас Туминас отметил в Италии. В государственном Театре Карло Гольдони из региона Венето он ставит одну из самых противоречивых пьес Генрика Ибсена "Привидения". Времени до премьеры (3 февраля) совсем в обрез. И все же Туминас ответил на вопросы "РГ". Конечно, о войне и мире. О разнице менталитетов. Разумеется, об иллюзиях и призраках. И о том, каково это - отмечать 70-летие вдали от дома и родного театра. Римас Владимирович, кто предложил вам взяться именно за Ибсена - и именно в Италии, в Венецианском театре Карло Гольдони? Не сомневались, сразу согласились? Римас Туминас: На самом деле, нашим теплым отношениям с Италией уже много лет. Вместе с Театром Вахтангова мы дважды принимали участие в Международном фестивале искусств в итальянском городе Сполето, где показывали "Онегина" и "Царя Эдипа". Там я и познакомился с Джорджио Феррара, художественным руководителем Teatro Stabile di Veneto. И когда он пригласил меня посотрудничать с его театром - добавив, что вместе со мной свои спектакли там будут ставить Роберт Уилсон и Эмма Данте, - я не смог оказаться. Признаюсь, такая компания для меня очень лестна. Останавливало лишь то, что это январь, - я догадывался, что не все поймут, а некоторые просто обидятся и обвинят меня в том, что я сбежал от всех в свой день рождения. Но решил, что это судьба. И вот я в Италии. Хотя, если честно, даже рад, что оказался в этот день не в Москве и не в Вильнюсе, а в Венеции. Ибсена на итальянский перевел Фаусто Паравидино, молодой итальянский драматург и кинорежиссер. По-вашему, он обошелся с классиком бережно? Совпало его видение с вашим? Римас Туминас: Совсем не совпало. Как и всем итальянцам, ему особенно близка тема сновидений, мистицизма, если хотите. И кстати, у Ибсена этого тоже в избытке - ему это близко и понятно. А я вот реалист. Хотя, наверное, хочется быть реалистом фантастическим. Поэтому взял его текст, кое-что изменил и сократил. Теперь уже вместе с актерами на репетициях соединяем его и мои части в единое целое. Пока получается. В "Привидениях" Ибсен будто говорит нам: перестаньте играть в семейное благополучие. Каждый член семьи - уникальный и свободный человек О чем будут ваши "Привидения"? Римас Туминас: Я убежден, что у Ибсена получились одни из самых прекрасных и сильных женских образов в мировой драматургии. Его героиня Элен Алвинг - женщина, которая прозревает, раскрывает ложь и стремится к своему идеалу. Ради этого она готова пожертвовать всем и всеми: и дочерью мужа, и собственным сыном… Посмотрите, что она говорит: "Правда - это идеал". Это как же нужно прожить, через что пройти - чтобы воспитать в себе такое желание жить только с правдой? Это очень тяжело. Нас же с самого детства окружают обман и ложь. Вот и главная героиня искренне мечтает о семейном благополучии, но не понимает, что истинного благополучия никогда и не было. Это всего лишь иллюзия. А иллюзия правды - еще не правда. У Ибсена все начинает рушиться прямо со второго действия: иллюзии разбиваются вдребезги, жестокая правда выходит наружу. Он будто говорит нам: перестаньте играть в семейное благополучие. Каждый член семьи - это уникальный и свободный человек. А перейти к свободе можно только через преодоление иллюзий. И Элен Арвинг станет свободной, как и другие героини Ибсена. Но прежде она должна совладать со своими призраками. Они повсюду, здесь, вокруг нас - страх, боязнь за себя, недоверие, обман. Эти призраки живут в нас, освободиться от них можно только пожертвовав чем-то по-настоящему важным. На такую жертву способен только сильный человек, такой, как Элен Арвинг. Эта пьеса о том, как развенчиваются идолы и рушится мир иллюзий. Главную роль в вашей постановке сыграет австрийская актриса Андреа Йонассон. Вместе с ней на сцене итальянские актеры. Легко найти общий язык с таким пестрым интернациональным коллективом? Римас Туминас: Конечно. Все встало на свои места уже на третий день репетиций. Всем стало понятно, кто есть кто. Разные языки, национальные особенности - с этим несложно работать. А вот нужную интонацию постановки мы ищем до сих пор. И этот поиск в хорошем смысле интригует. Я большой поклонник Анатолия Эфроса и Джорджо Стрелера. Мне не довелось быть лично знакомым со Стрелером, но здесь, на итальянской земле, сама судьба подсказала мне взять кое-что и у него. Насколько ощутима разница - где ставить спектакль: в России или, скажем, в Италии? Зрители по-разному реагируют? Римас Туминас: Конечно, по-разному. Но я стараюсь не думать о том, кто и как будет реагировать. Тем более, что на боль все реагируют одинаково - и русские, и итальянцы. Если это больно - то больно всем. Если весело - то опять же весело всем. Человеческая природа везде одинакова. Хотя и с некоторыми нюансами. Российские зрители увидят эту вашу постановку "Привидений"? Римас Туминас: Не думаю. В наше время вообще очень сложно что-либо планировать. Слишком многое сорвалось или не состоялось, поэтому мы все сейчас очень осторожны в своих планах. И потом привезти такую постановку в другую страну - очень дорого. Не каждый театр на такое решится. Конечно, с театральными гастролями, особенно зарубежными, стало сложно. Но если представить, что появилась возможность, - куда бы вы повезли свою "Войну и мир"? Например, итальянцы - поняли бы в вашем спектакле все? Римас Туминас: Конечно. Тема войны и тема мира не то что нам близки - они живут с нами и в нас. Человечество все время мечтает о мире. Но мы вечно находимся в состоянии войны. Эта война шла веками и продолжается сейчас - даже когда без пушек, она не менее страшная. Сразу после Льва Толстого - Ибсен. Крупные классики, судьбы отдельных героев и целого мира, герои мечутся на фоне глобальных и семейных катастроф. Разный масштаб и разные сюжеты - а в середине все равно и там, и тут человек, цепляющийся как за соломинку - за идеалы, семьи, принципы, иллюзии, фантомы… Раскроете секрет, кто у вас на очереди за Толстым и Ибсеном? Кто следующий? Римас Туминас: Тот, кто величественнее Толстого и Пушкина… Кстати К юбилею Римаса Туминаса специально для наших читателей - в Киноклубе "РГ" - проходят премьерные показы фильма Тофика Шахвердиева "Вся наша жизнь - игра". Известный документалист, Тофик Шахвердиев запечатлел мастера в работе над спектаклем Большого театра "Пиковая дама", вышедшем в 2017 году. Режиссер по преимуществу драматический, имевший дело с классиками от Софокла, Шекспира, Пушкина, Чехова, Толстого и Грибоедова до Беккета и Дюрренматта, Туминас был приглашен в Большой поставить "Катерину Измайлову" Шостаковича и "Пиковую даму" Чайковского - это пока все его опыты в оперном жанре. Фильм-наблюдение Тофика Шахвердиева позволит составить более полное представление о творческом методе и характере мастера. "Римас Туминас - шаман, и ЧТО он говорит - не так существенно, - объясняет автор фильма. - Главное: то, что говорит, - звучит убедительно, и с ним соглашаются. При этом, кто бы что ни говорил ему, Римас со всеми тоже соглашается. Однажды я назвал его мистером "Да", вспомнив советского мистера "Нет", и все удивились. Оказывается, с этим повсеместным "соглашательством" все сжились, и никто этого не замечал. Логика в искусстве - дело далеко не первостатейное. Она есть, но словам неподвластная, совсем не обязательно внятная. Театр - это издалека, общий план. А в кино видно и слышно то, чего без микроскопа и телескопа увидеть и услышать невозможно. Этот фильм не про Пушкина, не про Чайковского, не про оперу, не про Большой театр, а про человека в работе, вся жизнь которого - игра. Профессия такая". Подготовил Валерий Кичин Автор Текст: Наталья Лебедева
респект: «Совершенно секретно» Римас Туминас: «Мы показываем свой ложный патриотизм» Автор: Сара БЕРН 09.09.2020 Академический театр имени Вахтангова откроет новый театральный сезон 15 сентября спектаклем Римаса Туминаса «Царь Эдип». Эта постановка художественного руководителя театра впервые была показана в греческом Эпидавре и с тех пор путешествует по городам мира. Последняя заграничная премьера Римаса Туминаса – «Фауст» в Пекинском театре. В интервью «Совершенно секретно» режиссер Римас Туминас рассказывает о театре, жизни, любви, чести. – Вам предложили в Пекине поставить «Фауста» или же сами выбрали? – Сам. Хотел поставить «Фауста» в Театре имени Вахтангова, которым руковожу, но мне почему-то задавали слишком много вопросов: «Зачем нам “Фауст”? Разве у нас нет своих классиков?» Слушал-слушал, думал-думал и решил: «Не буду им ничего доказывать, а поставлю в стране, где нет ни Бога, ни черта – в Китае». Вот все эти ироничные намеки: «Ну, посмотрим, что из этого выйдет?» – не люблю. Я – не борец. Давно хотелось поставить хорошую легенду о докторе Фаусте, который заключил сделку с Дьяволом. Это же легенда. – Любопытно узнать ваше отношение к главным героям? – Фауст и Мефистофель – два идиота, которые играют с жизнью и друг с другом. Один, видите ли, моложе хочет стать – влюбился в юную девушку. Другой изображает из себя всемогущего человека, вершителя судеб. Оба – дураки. Впрочем, «Фауст» – это сказка, абсурд, анекдот, легенда. «Фауста» я постарался поставить забавно, весело, игриво. Не скрою, что я согласился на этот эксперимент в Китае, чтобы пройти курс лечения и постичь китайскую философию. В своем спектакле «Фауст» я хочу соединить китайскую философию с европейским пониманием добра и зла. – Бытует мнение, что китайцы – великие подражатели, а не творцы. Неужели вам, великому Римасу Туминасу, интересно работать с ними? – Сегодня мне стыдно, что и я смотрел на китайцев как на подражателей, когда приехал в Китай вместе с российской делегацией режиссеров и актеров в 1988 году. С нами еще была Народная артистка СССР Алиса Фрейндлих. Сейчас думаю: «Как же мы могли не учитывать историю Китая до XX века – Древнюю историю?» По сей день, мы высокомерно относимся к другим странам, демонстрируя свой ложный патриотизм, невежество. Парадокс – если дома критикуем свою власть, то за границей начинаем ее прославлять. В любом месте нужно оставаться честными и принципиальными. Наше невежество меня убивает. ВОИНСТВЕННОСТЬ БЕЗ ПРИЧИН – На пресс-конференции перед началом гастролей в Париже вы высказали возмущение несправедливым решением суда о наказании для молодого актера Павла Устинова, которого задержали во время митинга 27 июля 2019 года в Москве. Неужели, вам дело до неизвестного актера? – Я знал, что именно там это нужно сделать. Не писать письма, а заявить на весь мир открыто о беспределе по отношению к невинному молодому человеку. – Не пугает ли вас современная молодежь бунтарскими настроениями? – Не могу не сказать, что наша молодежь невероятно талантливая. Такого наплыва одаренных, сильных людей, как сейчас, давно не было. Порой я «задыхаюсь» от обилия юных гениев. Всех хочется принять в театр. Во все времена молодежи хотелось все перевернуть, разрушить, поменять. Прямо навязчивые мысли – как бы что переставить с ног на голову, образно говоря, «поджечь». Но все это от нетерпения сердца. Заметил опасную тенденцию – чрезмерную воинственность без особых на это причин. Мало кто хочет дружить, узнавать друг друга, приближаться, – это же долгая и трудная дорога к человеку. Поэтому молодежь считает: лучше убить, чем так долго идти к пониманию и сближению. Все происходит с отрицательной частицей. Не доходят до автора, не доходят до эпохи, не доходят до музыки, не доходят до сути. Возникает единственное решение: взять топор и выйти на улицу в поиске себя. Хочу попросить – не надо брать топоры и ножи, а надо идти навстречу человеку. Во Франции дух воинствующей свободы никуда не исчезал. Он даже в воздухе витает. Но французы – не разрушители, а созидатели, творцы. Они постоянно придумывают что-то новое. – Например, что? – Моду. В свободное от гастролей время я ходил в Париже по магазинам. Несмотря на то, что предпочитаю классический стиль, но с удовольствием интересуюсь новинками, даже молодежной модой. Ходил по магазинам Парижа и изучал тенденции. Потом в театре пригодится. – Купили что-нибудь в магазине? – Нет. Человеку ведь надо мало. В моем шкафу только в Москве 100 рубашек и несколько десятков пиджаков. Так много всего накопилось, что пора уже театру отдавать. Не выбрасывать же? – В квартире на Арбате вы живете один (семья режиссера живет в Вильнюсе. – Прим. ред.). Кто же гладит вам рубашки? – Сам глажу. Накапливается семь или восемь рубашек, включаю музыку, и начинаю гладить. Рубашки как женщины – некоторые сразу покоряются, некоторые сопротивляются. Больше люблю непокорных, которые заставляют потрудиться. Мне что-то делать надо – чинить, убираться, в саду возиться. Нет даже мысли, чтобы кто-то убрал, сделал. Не играю я в этакого художника, который ничего не знает, не понимает, не умеет... Неважно, где я работаю – в своем театре, или в другом, всегда думаю о том, как бы поэкономнее поставить спектакль. ВАЖЕН САМ ЧЕЛОВЕК – Злые языки говорят, что Римас Туминас - скупой рыцарь. Что скажите? – Да, я скуповат! Настоящий рыцарь – в скромности, в сжатости, в аскетизме. Рыцарство – в терпении, которое лечит боль. Всегда кто-то наносит боль, и наш мир очень болезненный, но терпение лечит боль. Терпение позволяет обращаться к литературе, к памяти, к матери. Руководитель, режиссер вообще не мыслим без адского терпения. Главное качество режиссера – терпение. Константин Сергеевич Станиславский так говорил – первое, второе, третье – терпенье. – Вы можете выдержать самую вредную женщину? – Я могу выдержать и вредную женщину, и вредного актера, и вредного директора... Мне очень сложно сказать «нет». Ведь человеку, который к тебе обратился – надо. Если бы я был женщиной, был бы всегда беременной. Человек приходит, чтобы услышать «да». – Вы не выпустили ряд уже готовых спектаклей. Почему вы запретили премьеру Антона Яковлева «Подросток» в Театре Вахтангова? – Если в вечности нет звука эпохи, нет честности, я могу закрыть результат в одну секунду. Плохо поставленный спектакль, плохо сыгранный нарушает права человека. Только через мой труп на сцене Театра Вахтангова будут нарушать права зрителей. Моя мама, которая наблюдала за тем, как я репетирую с актерами, спросила: «Зачем же ты их мучаешь?», а я ответил: «Чтобы потом актеры не нарушали права зрителей, и твои, мама, права». – Вы похожи на свою маму? – Я похож на отца. К большому сожалению. Такой же длинный нос, грубый голос, как у отца. А мама – кругленькая, добренькая, без бровок и все вздыхающая, все вздыхающая. Мама была портниха, а говоря современным языком, художник-дизайнер. Женщина хотела сшить платье одного фасона, а мама говорила: «Нет, это вам не подойдет... Это нужно скрыть, это подчеркнуть». Признаюсь, что я очень любил наблюдать за тем, когда к маме приходили заказывать платья. Женщины раздевались, а я подсматривал. – Вы, Римас Туминас, подсматривали за женщинами!? – Конечно. Это была наука познания женщины, ее геометрии, анатомии, а также вкусов, запахов, манер. – А запах, женщины может отталкивать? – Дурной запах могу не заметить. Важен человек, а не духи. Мне милы женщины натуральные, сексуальные, простые, которые напоминают мое детство. Тех женщин, которых я разглядывал, когда был мальчиком. – Кстати, француженки вам понравились? – Нет. Француженки – некрасивые. В Париже каждая вторая – мулатка. Итальянки – красивые, китаянки – красивые, а француженки, увы. ВСЕ АКТРИСЫ – ДЕРЕВЕНСКИЕ – Какие женщины вызывают у вас чувство влюбленности? – Натуральные, простые, деревенские. – Актрисы неискренние? – Все они – деревенские. Бедненькие, пытаются, хотят обратить на себя внимание. Как Наташа Ростова собирается на первый бал – так они каждый день на спектакль, репетицию, пробу. Это же трагедия – полдня одеваться, переодеваться... Опять мерить, выбирать, раздеваться. Женщины так много времени тратят на маскарад вместо того, чтобы тратить это время на свое просвещение. – Вы прямо читаете мои ежедневные мысли. Но быть мужчиной не хочется хотя бы потому, что лично мне не нравится мужская фигура. Женская фигурка куда более красивая. – У меня красивая фигура. Особенно красивые ступки и пальцы ног. Ощущение, что у меня пальчики как конфетки в коробке, – такие красивые, такие гармоничные. Правда, я один это вижу перед сном и думаю: «Гармония все-таки существует». Чтобы не вспомнить свой длинный нос – посмотрю на ноги и... засыпаю. Даже без снотворного. – О чем говорят пальцы, похожие на конфеты в коробке? – Я надоел всем разговорами про красоту, гармонию. Но есть вещь, которая более понятна – порядок. Некий проклятый порядок должен быть. Он освобождает человека от лишнего, ненужного, бессмысленного. Свобода – это ограничение себя во всем. Свобода – это и есть осмысленный порядок. Не выношу хаос в мыслях, разные вторые, третьи планы, подтексты. ДЕМОКРАТИЯ – ЭТО ТАНК – Пять лет назад в интервью вы сказали о том, что должно наступить время рыцарства, что не должно быть вторых, третий планов – только один план. – Прошло пять лет, и я уже это забыл или предал. Жизнь втянула в интриги, во вторые планы, в политические козни. Человек стал настойчиво себя защищать, не руководствуясь нормами морали. Главное – защитить не жизнь, не честь, а эту подлую природу невежества, хамства. Поэтому я притих и уехал ставить «Фауста» в Китай. Хамство, невежество, увы, в России и между нами торжествует. Вся эта мерзость так радуется, так размножается, а мы это принимаем и направляем: «Того зарази, другого зарази, а я оправдаюсь». Тогда со своим рыцарством, когда открыто и смело говоришь о любви, о ненависти я ушел в подполье. Вернулся из гастролей в Париже в Москву и почувствовал себя Наполеоном на острове Святой Елены. – Как вы относитесь к Наполеону? – Всю свою карьеру Наполеон только защищался. Конечно, ужасы происходили во времена его правления, но во имя так называемой демократии. Дональд Трамп тоже ради демократии войны развязывает. – Вы не верите в демократию? – Не надо никуда «нести» демократию. Хотя бы потому, что мы пока даже представления не имеем о том, что такое демократия. Демократия – это танк или самолет, вот и вся демократия. Разве в самолете возможна демократия? Оставьте это безумие «демократия». – Вы, Римас Туминас, удивительный человек? – Был когда-то удивительным. Сейчас многого лишился. – Вы себя не любите? – Зачем? Пусть меня любят. Хорошо это или плохо, но уже очень давно я никого не выбираю для любви. Выбирают меня, и я иду. Чехов сказал: «Я быть хочу там, где сам люблю». – Ваш любимый композитор Фаустас Латенас однажды сказал: «Если любишь – люби до конца». – Конец в любви тоже существует. Размеры и расстояния есть и на земле, и на небесах. Хотя и есть ощущение вечности любви. К сожалению, в любви сейчас много грязи, разврата, неправильного секса, насилия. – Вы смогли бы ответить женщине, которая дала бы вам пощечину? – Я бы ее поблагодарил. Значит, было за что. Просто так женщины не бьют по лицу мужчину. – То есть женщина вас бьет, а вы подставляете другую щеку? – Другую щеку не подставляю, потому что успеваю попросить прощение и сказать: «Дорогая, спасибо, ты во всем права». ВСЕ ОШИБАЮТСЯ – Почему вы курите, хотя врачи вам запретили? – Потому и курю, что запретили. – Пробовали ли вы наркотики? – Не понравились. Совсем не мое. – Кто вам предложил? – Прямо вот так и рассказал – кто предложил. – Какой ваш гонорар за постановку в другом театре? – Не меньше 30 тыс. евро. Европейская цена для режиссера моего уровня. – Трудно ли вас уговорить поставить спектакль, например, в Англии? – Не трудно, но долго. Главное – материал. Предлагают все время комедии. Посылали и посылают проклятые комедии. Я как-то обиделся и написал: «Что вы предлагаете комедии, я же трагик?». Но они уверены, что в моих спектаклях ирония, юмор, и думают, что я смогу. А я боюсь, что я буду ставить комедию – а получится драма. Весь театр держится на трагедии. – Могут ли гении ошибаться? – Еще как могут! Но я не ошибаюсь. Я просто режиссер, который знает эту профессию, и только. Нормальный, опытный режиссер. – Роман Виктюк, который ставил с вами спектакль в Молодежном театре Вильнюса, назвал вас «средним актером». – Я – очень хороший актер. Я сопротивлялся Роману Виктюку. Он мне сразу не понравился. Такой нахал– все знает. И я сказал: «Нет, не будешь меня гонять, и вообще откажусь от профессии, если такие режиссеры, которые издеваются над артистами». Тогда Виктюк посоветовал мне поступить в ГИТИС на режиссерский факультет, что я и сделал. Когда поступал, один педагог сказал: «Существует одна серьезная опасность у режиссера». Я спросила: «Какая же?» – Женщины. И оказался прав. Женщины – самая большая опасность для мужчины. – Даже деревенские? – Все женщины деревенские и все – опасные. ДЕЯТЕЛИ ИСКУССТВА О РИМАСЕ ТУМИНАСЕ Режиссер Сергей Соловьёв: – Я – поклонник творчества Римаса Туминаса. Видел его спектакли все до одного. Римас Туминас создает образы героев русской литературы. Замечу, что сегодня создавать образы умеет далеко не каждый режиссер. Художественный руководитель Губернского театра Сергей Безруков: – Римас Туминас – один из величайших режиссеров современности, и каждая его постановка – событие театральной жизни всего мира. Я часто бываю в этом театре и поражаюсь таланту Римаса Туминаса. Народный артист России Виктор Сухоруков: – Пульс Римаса Туминаса соответствует пульсу времени. Он – гений, а каждый гений очень хорошо ощущает время, в которое живет, и предвидит его. Сердце гения пульсирует с сердцем земли. Со спектаклем Римаса Туминаса «Улыбнись нам, господи» я был на первых страницах престижных американских изданий. Французская актриса, жена народного артиста России Игоря Костолевского Консуэлла де Авиланд: – В свой первый приезд в Москву в 1996 году, я пошла на Новодевичье кладбище, на могилу своего кумира – Антона Павловича Чехова. Мне хотелось целовать землю России, когда я вступила на нее. Второе место, куда я пришла в Москве – Театр имени Вахтангова. Каждая постановка Римаса Туминаса произвела на меня огромное впечатление. Знаю, что французские актеры мечтают работать с Римасом Туминасом.
респект: Р.Туминас: Я допустил большую ошибку (3)16 ноября 2021, 15:04:08 Деймантас КНИШКА Вильнюсский Малый театр от имени режиссера Римаса Туминаса дал разъяснение по поводу его, вызвавшего большое возмущение в Литве, интервью российскому телеведущему Владимиру Познеру, в котором утверждалось, что Р.Туминас не считает русских оккупантами и что пакт Молотова-Риббентропа не является чем-то особенным. Р.Туминас утверждает, что интервью - провокация, многое выдернуто из контекста и предвзято смонтировано. В.Познер задал вопрос, как Р.Туминаса принимают в Литве. Например, актриса Ингеборга Дапкунайте говорила ему, что в Литве ей рады. Р.Туминас ответил, что режиссер и актер - это разные профессии, поскольку первый является и руководителем, который должен принимать решения. Поэтому якобы вначале его встречали дружелюбно, а затем - в зависимости от политической конъюнктуры. В литовских социальных сетях режиссер подвергся наибольшим нападкам за якобы сказанные им слова о том, что он не считает русских оккупантами, что советских солдат, сражавшихся против немцев, нельзя считать оккупантами, потому что они сражались с врагом по убеждению, среди них был и отец Р.Туминаса. Затем ведущий ни с того ни с сего спросил его, как он относится к секретным протоколам пакта Молотова-Риббентропа, знает ли он, к чему привел этот пакт, и «что это значит для вас»? В интервью можно услышать ответ, что для режиссера это ничего не значит. «Я признаю, что совершил большую ошибку, когда согласился на это интервью. Я знаю, что он хитрый лис. Но я действительно не верил, что он так себя поведет. Несколько дней после этого интервью у меня было ощущение, что я прикоснулся к чему-то мерзкому. Я уже попросил Первый канал дать мне полную версию записи этой передачи, потому что, когда я увидел интервью, я понял, как мастерски все сделано... Как хитро воспользовался технологиями старый лис. Это чистая провокация, приуроченная к столетию театра, к юбилею. И меня хотят представить Литве таким образом - вот твой сын, Литва. Вот что он думает и как он говорит. Никто не отрицает жертв, людей, простых людей, миллионы погибших. Я склоняю голову перед любым из погибших: немцем, англичанином, французом, американцем. Людьми, которые попали в настоящую мясорубку. Благодаря проклятым политикам, Литва во время оккупации пережила ужасные вещи, сильно пострадали и Латвия, и Эстония. Если бы я думал и мыслил по-другому, я перестал бы быть собой. Я думаю, мы все понимаем, что была и оккупация, и Холокост», - говорится в опубликованном вчера заявлении Р.Туминаса. Он утверждает, что уже обратился к российскому Первому каналу за опровержением полного текста интервью и видеозаписи, но ответа пока не получил и вряд ли получит. «Я хочу сообщить всем, что все это - чепуха и попытка меня подставить, представляя меня Литве таким образом. Если литовцы поверят Познеру - а поверив, они должны меня наказать - он достигнет своей цели. И следующий шаг Познера и его помощников был бы таков: они бы стали моими «спасителями» и немедленно предложили бы мне российское гражданство. Поскольку я уже объявил, что «Война и мир» - моя последняя работа в Вахтанговском театре, то всякие негодяи радуются тому, что уходящего можно вытолкать ногами. В опубликованной записи все представлено так, будто я не считал режим оккупацией, хотя я говорил о временах моего отца и не о режиме, а о русских как о народе. В этой видеозаписи также нет вопроса Познера о том, нападают ли сейчас на русских в Литве и называют ли их оккупантами, и безопасно ли русскому приезжать в Литву. С серьезным лицом он рассказал мне, как полгода назад услышал, что русским в Литве отрезают головы, и туда нельзя ездить. Конечно, он выполнял свою миссию. Он даже пытался причислить меня к тем, кто стрелял в евреев. Он сам еврей и знает о жестоких репрессиях против евреев в районах Кельме и Райняй. В это он пытался впутать и моего отца. Я почувствовал себя попавшим в силки, откуда не мог выбраться. Мне было очень плохо. Я и так чувствую себя плохо, меня тяготят болезни, но это было хуже любой болезни», - говорит Р.Туминас. Р.Туминас вспоминает, как был приглашен на последний день рождения Юозаса Мильтиниса. «Он смотрел мои спектакли, мы проводили за разговорами целые ночи. Я очень тяжело переживал, когда в прессе стали, я бы сказал, пинать Мильтиниса. Как в сказке, где больного льва пинает даже осел, зная, что лев уже не может ни ответить, ни защитить себя. И наши уважаемые критики это делали. Празднуя победу, с наслаждением. Это - предательство, проявление низменных человеческих инстинктов - желание продемонстрировать собственную значимость», - говорится в опубликованном заявлении Р.Туминаса.
респект: Николай Свентицкий 19.6.2022 ГРУЗИНСКАЯ «ПЕРЕЗАГРУЗКА» РИМАСА ТУМИНАСА Так счастливо сложилось, что последние десять дней стали для меня не только великой радостью, но и великой школой. Не скрою, сейчас меня переполняют самые светлые, самые прекрасные чувства, и я не могу ими не поделиться. Иначе просто взорвусь! Давно и правильно сказано: «Всё движется любовью». Воистину. И жизнь человеческая, и творчество, и хорошие спектакли, и дружеское общение – всё движется любовью... С Римасом Туминасом мы знакомы давно. Я очень его люблю. Это грандиозный режиссер и необыкновенный человек. Мне очень, очень хотелось, чтобы Римас приехал в Грузию –передохнуть, перевести дыхание, никуда не спешить, насладиться отдыхом. Чтобы произошла своего рода «перезагрузка». И я ему позвонил и предложил приехать. Разумеется, на фоне то и дело отменяющихся рейсов и перекрытых небесных пространств, с ходу согласиться на неожиданное предложение было затруднительно. Римас ответил: «Подумаю...» Но судьба к нам благоволила, и в сетке авиаперелётов внезапно «выскочил» прямой рейс по маршруту Вильнюс-Кутаиси. И Римас прилетел. И провел десять дней на берегу Черного моря, в Шекветили. Кто там бывал, тот знает – лучшее место для отдыха придумать трудно. Чудесный лес, бескрайний пляж с целебным магнитным песком... «В этом есть что-то феллиниевское», – сказал Римас, обозревая пустынный берег. И правда, казалось, что сейчас зазвучит румба и появится Сарагина, или мальчишки из монастырского училища пулей пронесутся мимо нас, или вот-вот соберутся жители Римини, чтобы сесть в свои лодки и поплыть любоваться лайнером... Римас внимательно и спокойно смотрел на волны, а я никак не мог понять, кто кем любуется – Римас морем или море Римасом? Он приехал с супругой Ингой. Скажу прямо: Инга заслуживает отдельного рассказа или даже повести. То, что она – прекрасная актриса, знают все. Но какая же это невероятно обаятельная, умная, магнетически очаровательная женщина! Настоящая соратница, верный друг, преданная помощница. Такая жена, я вам скажу, как выигрыш в лотерею. Римас сорвал этот джекпот... А потом были поездки в Озургети, Поти, Батуми... И встречи с грузинскими коллегами, и застолья, и самые теплые тосты, какие мне только доводилось слышать в жизни... И без конца звонили вахтанговцы, радовались, что любимый маэстро отдыхает в Грузии... Ах, с какой нежностью Римас говорил о своих артистах, о директоре Кирилле Кроке... «Всё движется любовью»... Но вот, в один прекрасный день, мой телефон требовательно звякнул – пришло сообщение от Роберта Стуруа. Он было коротким и исчерпывающим: «А почему это вы пьете без нас?». «Приезжайте», – тут же ответил я. И сейчас я хочу написать о том, ради чего и затеял весь этот рассказ. Стуруа приехал. Он ехал пять часов из Тбилиси и затем пять часов обратно, чтобы провести с Римасом один час сорок минут. Он не мог задержаться дольше – в театре ждали важные и совершенно неотложные дела. Но какие это были один час сорок минут – боже мой! Как эти два великих человека общались, как слушали друг друга, как советовались, как шутили! Справедливости ради надо добавить, что привезенные Гией Тевзадзе, директором театра Руставели, пять литров отменного кахетинского вина идеально дополнили обстановку. Посмотрите на фотографии – они, хотя и отчасти, но все-таки передают потрясающую гармонию роскошного общения... А потом Стуруа позвонил и уточнил, когда Римас вылетает. Добавил, что приедет в аэропорт его проводить. Конечно, я отнесся к этому как к шутке. А как иначе можно было отнестись к подобной фантазии? При дико напряженном рабочем графике, в его возрасте (как ни крути – 85 лет!), при не самом богатырском здоровье потратить семь часов на дорогу туда и обратно, чтобы помахать рукой? Невозможно! Но Стуруа, честное слово, снова приехал! Он потратил-таки эти семь часов – ради того, чтобы обняться с Римасом на прощанье... Вот это и есть та великая школа, о которой я упомянул в начале: школа общения, дружбы, исключительного человеческого внимания. Я не забуду этого никогда. И мне кажется, что сейчас там, в Шекветили, волны все так же бегут к суше, и море все так же пристально вглядывается в берег, стараясь различить и запомнить навсегда два силуэта – крепко обнявшихся Римаса Туминаса и Роберта Стуруа. Как и было сказано, «И море, и Гомер – всё движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью».
респект: фейсбук Daumantas Todesas фото
респект: Журнал Театр. 20.1.2023 Туминас в Израиле возвращается к Льву Толстому С 25 по 29 января в тель-авивском театре «Гешер» пройдут премьерные показы спектакля Римаса Туминаса «Анна Каренина» по роману Льва Толстого. Напомним, в середине декабря Туминас выпустил в «Гешере» другую премьеру — «Не смотри назад», «театральную пастораль» на основе «Эвридики» Ануя. Эта постановка была задумана и создавалась Александром Баргманом, однако осенью, как сообщила директор «Гешера» Лена Крейндлина, ему «пришлось остановить работу над спектаклем по состоянию здоровья». Туминас, который в тот момент уже приступил к «Анне Карениной», по просьбе театра «взял на себя смелость продолжить репетиции». Участниками «Не смотри назад» стали новые репатрианты — Анатолий Белый, Михаил Уманец, Никита Гольдман-Кох, Никита Найдёнов, — а также артисты «Гешера» Исраэль (Саша) Демидов, Лилиан Шели Рут, Лена Фрайфельд, Нета Рот и Нир Кнаан. Несколько актёров, занятых в «Не смотри назад», примут участие и в «Анне Карениной»: Нета Рот сыграет Кити, Никита Гольдман-Кох — Странника, звезда театра «Гешер» Исраэль (Саша) Демидов — Сергея, а Анатолий Белый — Левина (театр уточняет, что Белый не будет принимать участие в премьерном январском блоке спектаклей). Заглавную роль сыграет актриса, певица и композитор Эфрат Бен-Цур. Также в «Анне Карениной» будут участвовать Гиль Франк (Алексей Каренин), Ави Азулай и Галь Амитай (Алексей Вронский), Алон Фридман (Стива), Карин Серуя (Долли), Мики Леон (Левин), Юваль Янай (Сергей), Тали Осадчи (Бетси), Светлана Демидова и Наташа Манор (Лидия Ивановна). «Анна Каренина» — копродукция «Гешера» с французским театром Les Gémeaux. В январском интервью корреспондентке Болгарского национального радио Фене Декало Туминас рассказал: «В последнее время я понял, в чём моя миссия и что такое создать свой метод в театре, как расшевелить, как раскрыть свою душу и актёрам, и зрителям. Жить в простоте прозрачности и света. <…> Я знаю, что жить мне осталось недолго, и поэтому мне удаётся сделать многое за короткий срок. <…> Мои спектакли не предназначены для закрепления учебного материала. На сцене оживают русские, литовцы, болгары. Неважно, какова их судьба, важно, к чему они стремятся. Я всю жизнь показываю невинность человека. Он винит себя, других. Человек обижен. Я пытаюсь привести его (через текст) к ощущению гармонии внутри себя. И не обращаю никакого внимания на национальности. Я отношусь к классике с уважением. 19 век — это мой век. Не только в России, но и в Европе. Это самое прекрасное столетие. А так как это мой любимый век, я фактически живу в нём. И если кому-то кажется, что я его оскорбляю, то это или зависть, или непонимание; нежелание понять, что я хочу сказать зрителям». Над инсценировкой романа вместе с Туминасом работала Мария Петерс (перевод на иврит осуществил Рои Хен). Также в команду создателей постановки вошли художник Адомас Яцовскис, художник по костюмам Ольга Филатова, художник по свету Глеб Фильштинский, композитор Гедрюс Пускунигис, хореограф Анжелика Холина, а также звукорежиссёр Михаил Вайсбурд и ассистент режиссёра Дарья Шамина. Показы «Анны Карениной» будут идти на иврите с русскими субтитрами. oteatre.info/tuminas-v-izraile/
респект: https://teatral-online.ru/news/32825/ «ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ ПО-ДРУГОМУ, НО ПОЧЕМУ-ТО НЕЛЬЗЯ» РИМАС ТУМИНАС ВЫПУСКАЕТ ПРЕМЬЕРУ «АННА КАРЕНИНА» В ТЕАТРЕ «ГЕШЕР» НОВОСТИ 20 ЯНВАРЯ 2023 15:00 ТАТЬЯНА ВЛАСОВА | ФОТО: ДМИТРИЙ ДУБИНСКИЙ Сегодня, 20 января, 71-й день рождения отмечает экс-худрук Театра Вахтангова Римас Туминас, а 25 января стартует серия премьерных показов его «Анны Карениной» в израильском театре «Гешер» – копродукция с французским театром Les Gémeaux. Заглавную роль сыграет актриса, певица и композитор Эфрат Бен-Цур. «Предложение поставить именно «Анну Каренину» исходило от театра, и это меня порадовало, потому что, скажу не тая гордости, после спектакля «Война и мир» мы открыли новые дороги, пространства для познания, для дальнейшего развития нашего вахтанговского театра. Это отказ от всяких эффектов, иллюстраций, экранов, инсталляций. Это очень простой, светлый, понятый, до боли ощутимый театр, который умеет анализировать ситуацию, человека, раскрывать судьбу и историю, – рассказал Римас Туминас в эфире израильской радиостанции «Лучшее радио». – То есть нащупал я в Толстом дорогу к человеку. Это долгий путь, очень сложный и интересный. И предложение поставить «Анну Каренину» я принял с радостью, потому что понял, что это мое продолжение «Войны и мира»: тот же автор, те же принципы и методика работы с актерами, которыми я пользовался в Москве. После потери двух театров хотелось тут же начать репетиции, чтобы не сойти с ума, чтобы не ощутить, что я теряю себя, теряю всё». Говоря о связи «Войны и мира» с премьерной постановкой, Туминас отметил, что в «Анне Карениной» по-своему продолжается и монолог князя Болконского о бессмысленности войны, и монолог Пьера Безухова о том, что заперли, «держат в плену мою бессмертную душу». Новый спектакль по Толстому будет о том, как «отнимается «кислород», всякое проявление свободы», «о том, что дух человека свободен и он может воспрянуть, только когда есть условия для развития, а этого не происходит». «Вспоминаются слова режиссера Эфроса, – подытожил Туминас. – Всю классику русскую можно назвать одной фразой: "Хочется жить по-другому, но почему-то нельзя"».
респект: https://www.youtube.com/watch?v=rDUcO4PgnNA Лазарев С.Н. Аннотация к сериалу "Анна Каренина" https://www.youtube.com/watch?v=rDUcO4PgnNA
респект: http://katyaart.ru/ru/photo/gallery/person/rimas-tuminas.html?per_page=20&display=list журнал "Караван историй" март 2013 Римас Туминас. 2012 год «Дон Родриго Васкес»
респект: https://www.lrytas.lt/stilius/atvirai/2018/05/14/news/rimas-tuminas-atvirai-apie-nemiela-gyvenima-maskvoje-liga-ir-arbata-su-vladimiru-putinu-5991770 Rimas Tuminas atvirai apie nemielą gyvenimą Maskvoje, ligą ir arbatą su Vladimiru Putinu „Kažkas mane krimto ir jau galvojau: nieko nebepadarysiu. Norėjau važiuoti gyventi į sodybą, retkarčiais spektaklius statyti Mažajame teatre, bet iš tikrųjų – išeiti iš teatro. Man buvo 55 metai. Prisiminiau, kad Aleksandras Puškinas gerokai iki tokio amžiaus jau viską buvo padaręs ir žuvęs dvikovoje, George’as Byronas – taip pat jau miręs“, – žurnalui „Stilius“ pasakojo garsus lietuvių režisierius Rimas Tuminas (66 m.). Laima Žemulienė 2018-05-14 08:30 Skaitykite daugiau: https://www.lrytas.lt/stilius/atvirai/2018/05/14/news/rimas-tuminas-atvirai-apie-nemiela-gyvenima-maskvoje-liga-ir-arbata-su-vladimiru-putinu-5991770
респект: весна 2022
респект: лето 2022
респект: лето 2023
респект: https://vk.com/oteatre?w=wall-164944669_13245 Журнал Театр. 26 окт 2023 в 19:01 • Литовский портал Lrytas.lt опубликовал интервью с Римасом Туминасом. В нём режиссёр рассказал, что вернулся в Тель-Авив 6 октября и после атаки ХАМАС и начала войны в Израиле 7 октября, несмотря на уговоры близких и советы коллег из театра «Гешер», принял решение остаться в городе. Он работает над спектаклем по «Сирано де Бержераку» Ростана, и репетиции в «Гешере» идут почти ежедневно. Кроме того, после возвращения из Венеции, где в конце апреля Туминас выпустил премьеру «Забавный случай» по одноимённой пьесе Гольдони, одновременно с репетициями «Сирано…» он проводил работу по возобновлению «Фауста». Этот спектакль он поставил в Китае в 2019 году, и, поскольку врачи запретили режиссёру столь дальний перелёт, артисты приехали к нему. Также Туминас рассказал о полученном из Эпидавра приглашении наряду с шестью другими известными режиссёрами поставить там спектакль в 2024 году по любому тексту греческих классиков. О возможном сотрудничестве с театрами в родной Литве режиссёр, уволенный из основанного им Вильнюсского Малого театра (VMT), высказался так: «Актёры VMT по мне соскучились, хотелось бы разок поработать. Чувствую, что всё ещё ждут возвращения. Но я что — нелегал в мной же созданном театре? Если выставили за дверь, в окно точно не полезу. Другие театры Литвы, как я понимаю, охотно бы меня пригласили, но боятся нынешнего правительства. Ничего, может, когда-нибудь и эта власть очнётся. Возможно, мне удастся поставить спектакль по тексту Антанаса Шкемы — давно об этом думаю». Все события хроники «Театр во время боевых действий. Месяц 20» — по ссылке: oteatre.info/hronika-mesyats-20/
респект: https://www.youtube.com/watch?v=ADbbNrYubws Римас Туминас и его смысл жизни #ещенепознер 2022
респект: https://www.youtube.com/watch?v=s-okrpmAHN4 январь 2023 Лучшее радио Израиль
респект: https://rtvi.com/opinions/russkaya-kultura-protiv-kultury-otmeny-pochemu-rimas-tuminas-uvez-tolstogo-v-izrail/ 11.03.2023 / 09:00 Русская культура против культуры отмены: почему Римас Туминас увез Толстого в Израиль В прошлом году знаменитый режиссер Римас Туминас внезапно оказался не нужен ни на родине в Литве, ни в России, где он был художественным руководителем Театра им. Вахтангова. Однако его тут же пригласили в Израиль, в тель-авивский театр «Гешер», где он с успехом поставил спектакли «Анна Каренина» и «Не смотри назад». Специальный корреспондент RTVI Алексей Крижевский разобрался, что нового режиссер привнес в роман Толстого, как сейчас складывается творческая траектория Римаса Туминаса и почему ему удалось выйти без потерь из некрасивого — и не им инициированного — скандала с увольнением Российский литовский режиссер Римас Туминас занял пост худрука Вахтанговского театра в богатом и благоденственном 2007-м году — под ворчание ветеранов труппы, впоследствии полюбивших его. Многолетним, неторопливым, но чрезвычайно продуктивным трудом он способствовал превращению немного застывшей на перепутье площадки в одну из самых успешных в России и ценимых в мире. У режиссера был достаточно богатый список постановок на родине, который пополнялся и после назначения в Москву. Но несмотря на это, российские зрители, критики и чиновники даже в официальных документах предпочитали называть его сначала российским, и только потом литовским режиссером. И это в целом соответствовало действительности: главным объектом приложения сил для него оставалась Россия и ее сцена. Настолько, что после 24 февраля он (в отличие, например, от своего земляка Миндаугаса Карбаускиса, восемь лет успешно возглавлявшего Театр им. Маяковского, но уволившегося в первые дни военных действий в Украине) продолжил работу в Вахтанговском театре. В ответ последовал окрик от министра культуры Литвы Симонаса Кайриса. Он потребовал от соотечественника оставить пост в России, в противном случае пообещав ему увольнение с поста в вильнюсском Малом театре, который также занимал Туминас. «Высказывание Министра культуры Литвы по поводу меня <…> я прекрасно понимаю, не осуждаю, он прав, — ответил Туминас в своих соцсетях, — Он иначе не мог рассуждать — он представитель власти, представитель Литвы, а Литва — страна Евросоюза. И я, как по Островскому, “без вины виноватый”. Театр во мне, театр со мной — вот я. Так что ничто не может у меня его отобрать или уничтожить». Военную операцию России режиссер также не оставил без комментария. «Пусть спектакль “Война и мир” будет нашим ответом, лозунгом, позицией — не только моей, но и всего театра: как народы проходят через трагедии и страдания, как мы понимаем, как мы ненавидим это, и как мы должны посочувствовать этим народам. “Война и мир” — это наш ответ», — написал Туминас в том же посте. На этом месте культурным властям РФ, в последние дни февраля и в начале марта 2022-го года активно раскручивавшим повестку «отмены русской культуры» за рубежами страны, стоило бы захлопать в ладоши и записать режиссера себе в союзники, получив такое свидетельство верности русской сцене от мастера мирового уровня. Но произошло нечто до невозможности противоположное. Режиссер стал жертвой пранка. Абонент, представившийся министром культуры Украины Александром Ткаченко, предложил Туминасу работу в Украине — поставить спектакль о Степане Бандере. Туминас согласился. Запись затем прозвучала на канале «Шоу Вил» в RuTube. Реакция властей была довольно стремительной: министр культуры РФ Ольга Любимова своим решением уволила Туминаса, а премьер-министр Михаил Мишустин лишил литовца премии правительства РФ, которой Туминас был удостоен в 2021-м году за постановку «Царь Эдип». В гостях хорошо Однако уже в мае Туминас принял приглашение от израильского театра «Гешер» (в переводе с иврита — «Мост»). Этот театр был создан в 1991-м году переехавшим в Израиль постановщиком-новатором Евгением Арье вместе с его учениками, а также присоединившимися позже репатриантами-выпускниками из Москвы и Ленинграда. Открывшийся постановкой по «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Тома Стоппарда в переводе Иосифа Бродского, «Гешер» вырос из небольшой самодеятельной студии в настоящую театральную институцию. Причем добился этого, кажется, не столько везеньем, сколько упорным трудом — уже через год после своего основания театр стал играть на иврите, постепенно став частью языковой среды и театрального пейзажа страны. При этом «Гешер» не забывает снабжать свои спектакли русскими субтитрами. Римас Туминас повторил в миниатюре успех самой площадки: на его постановках в тель-авивском зале иврито- и русскоязычная публика перемешиваются в равных пропорциях, на один вечер выходя из своего языкового гетто. В итоге израильская аудитория получила, один за другим, два ярких хита от экс-худрука Театра им. Вахтангова, а уехавший с волчьим билетом из России режиссер как ни в чем не бывало успешно продолжил свою вполне выдающуюся карьеру. Режиссерская гастроль Туминаса в Израиль превратилась в полноценную резиденцию — во время работы над «Анной Карениной» он помог заболевшему коллеге и довел до премьеры еще и спектакль «Не смотри назад» по «Эвридике» Жана Ануя. Его начинал ставить в «Гешере» еще один режиссер-гость — Александр Баргман из питерского «Такого театра», однако по состоянию здоровья вынужден был прекратить работу. В итоге премьера «Не смотри назад» стала историческим для этой сцены событием — первым за 25 лет спектаклем «Гешера» на русском языке. К тому же в нем участвуют русскоязычные актеры-репатрианты: Анатолий Белый, Никита Гольдман-Кох, Михаил Уманец и другие. Директор театра Лена Крейдлина рассказала, что задумывала эту постановку как жест поддержки новоприбывшим профессионалам от театра — а в итоге получила «два в одном» от режиссера с мировым именем. Вторым — и, очевидно, основным — элементом этой необъявленной резиденции стала инсценировка знаменитого романа Толстого, сделанная на иврите с привлечением только местных актеров. В буквальном смысле: из русского в постановке остались только имена, топонимы и еще слово «мужик», крайне забавно (как отмечает журнал «Театрал») звучащее в устах ивритоговорящего актера. Анна Каренина в Тель-Авиве Для самого Туминаса «Анна Каренина» стала продолжением своего рода толстовского цикла, открытого успешнейшей «Войной и миром» на сцене Театра им. Вахтангова. Постановка романа-эпопеи стала настоящей сенсацией — зрители рассказывали, что почти пятичасовой спектакль знаменитой московской площадки пролетал для них незаметно, а влюбленное и трепетное прочтение пробудило в них сильные чувства к, возможно, нечитанному со школы произведению. Многими нелюбимая «Каренина» в руках мастера на израильской сцене тоже отличалась легкостью — достаточно сказать, что Туминас превратил ее в комедию. При этом он избежал применения современных технологий обращения с классикой — не перенес действие в наши дни, не дописал ни единой строчки, а лишь выбрал и проутрировал черту каждого персонажа, а также оставил актерам немного места для непошлых, но почти клоунских реприз. Избежал Туминас и буквализма — никакого паровоза в натуральную величину на сцене в финале зритель, конечно, не увидит. Зато сохранил ту влюбленную чеширскую режиссерскую улыбку, которая невидимо присутствовала еще в «Войне и мире». При этом зритель выходит на бульвар перед театром, продолжая играть в заданную режиссером игру, разгадывать ребусы и аллюзии, которыми наполнена постановка. Культура без отмены Две израильские постановки литовского режиссера — мягкий, в стиле самого Туминаса, урок всем «гонящим и ненавидящим его». Ведь художнику, которому есть что сказать миру, всегда найдется в нем место, даже если от него отказываются обе страны, которые он называет своей родиной. На все его ближайшие постановки в «Гешере» билеты проданы. В апреле 2023-го года Туминас уедет из Израиля в Италию — ставить «Привидений», шедевр Генрика Ибсена — о призраках умерших, которые захотели властвовать над живыми. Кресло худрука в Театре им. Вахтангова при этом символично пустует. Его имя на афишах в России заклеивают черными полосами, пока осиротевшая без своего предводителя труппа доигрывает его спектакли (ближайшие «Война и мир» — 20 и 21 марта). Так дети доедают с неубранного стола последние конфеты на следующее утро после праздника.
респект: https://obzor.lt/news/n79358.html 20 марта 2022, 09:00 газета «Обзор» Римас Туминас: «У меня ещё впереди... В середине января нынешнего года ведущая газета Литвы «Lietuvos rytas» опубликовала интервью Лаймы Лавасте со всемирно известным театральным режиссёром Римасом Туминасом, которое он дал накануне своего юбилея. С той поры и в жизни самого Р.Туминаса, и в жизни нашей страны и мира произошло немало событий. И многое в публикациях о выдающемся деятеле литовского искусства сейчас уже, после того январского интервью, через призму времени видится несколько иначе. «Обзор» в переведённом тексте не сделал никаких сокращений или купюр, перевод оригинала даётся в полном объёме. «Надломленный, но не сломленный. Одолеваемый болезнью, но неподдающийся. Удостаивающийся наград в России и нередко четвертуемый в Литве. Таков известный театральный режиссёр Римас Туминас, которому недавно исполнилось 70 лет» - эти слова предваряют публикуемое здесь интервью в «Lietuvos rytas». – Я рад, что трагедию, которая постигнет меня, встречу не в России и не в Литве, а в Венеции, где я сейчас ставлю пьесу Генрика Ибсена «Привидения». – Римас, вы вернулись в Вильнюс на праздники на крыльях театрального успеха. Спектакль «Война и мир», поставленный в Москве в возглавляемом вами театре им. Вахтангова, уже назван критиками самым значительным театральным событием последнего десятилетия в России, возможно, и в Европе. Это можно назвать результатом, знаменующим ваш юбилей. Как вам работалось над этой театральной эпопеей? – Работалось между больницей и театром. Боли были дьявольские. Непредсказуемые, как иглы, вонзающиеся в нерв. Температура, головокружение. Так «весело» я ещё ни разу в жизни не репетировал. Боль, я бы сказал, ещё никогда не была такой приятной. Она просто поджидала меня. Я, пожалуй, привык в ней, как к родной. На премьере в театре я не был. Собрался весь московский бомонд, Туминаса нет. «Где он, – шептались. – Скорая увезла…». Я подумал, только бы не решили, что я перебрал. Свели бы на нет всю значимость, величие спектакля. Поскольку давно не пью, надеялся, что таких предположений не будет. А меня буквально вытурили в больницу. И я чувствовал, что меня, этой моей боли так ждали – чуть ли не с хлебом-солью. Я почувствовал себя сиротой, вернувшимся домой после дальней дороги. Окружённым любовью, обещаниями и надеждой. Грустно усмехнувшись, режиссёр замолкает. Чиркнула спичка, изогнулся клубок сигаретного дыма. «Да, врачи не разрешают, но я выпросил, хотя бы две в день», – он махнул рукой, заметив мой вопросительный взгляд. – Надежда - всегда мать. Вы будете отмечать своё 70-летие, а в театре вы уже 45 лет. Вы сейчас ненадолго вернулись в Литву, как вы говорите, «сжёгши Москву». А не кажется ли вам, что вы сами себя сожгли в театре? И ваша болезнь – это, может быть, месть тела за то, что вы безжалостно растрачивали себя. Неужели скажете, что стоило? – Я бы не сказал, что горел, творил, лез из кожи вон, так любил театр, что не мог без него... Я мог без него. Каждый создан для того, чтобы что-то делать в жизни. Все сжигают себя. Театр меня не сжигал. Я жёг себя сам. И когда я думаю об этом злосчастном юбилее... Не может быть, почему всё происходит так быстро? Ведь со мной было так мало чего. Родился, учился, рос в родительской любви и научился любить других. Любовь учит любви, поддерживает её. Учился, работал. Не думал, что моя работа в театрах Литвы, России или где-то ещё была огромным событием. Тот же театр, только место другое, без особых переломов. Конечно, как и всё моё поколение, я испытал огромное переживание, историческую трансформацию. Я благословенный. Вот и всё. А не хватает многого. Я отказывался даже ходить на передачи о жизни, потому что мне, вроде бы, и сказать нечего. Не был судим, не блуждал, не заблуждался, шёл и по камням, и по асфальту. Так мало со мной случилось... – Надеетесь, что ещё случится? Что ещё ударит молния, и в её свете откроется смысл прожитой жизни, а может быть, сгорит сор, образовавшийся на этом пути? – Да. Что меня ещё удивляет и с чем я пытаюсь примириться – меня ещё ждёт самое большое событие в моей жизни. Смерть. Я буду участником самого большого события, прогресса на самом его пике. Я ухожу, приходит другой. Моя смерть – это начало кого-то другого. Я дам начало. Смерть – это большое событие, и ты даже не успеешь осознать, что достиг его вершины. Может быть, как раз тогда тебе захочется раскрыть свою мудрость и постигнутую истину, но она не даст тебе это сделать, все слова застынут на твоих губах. – Вы часто говорите об этом с молодых лет: «Только смерть для меня красота. Наполненность». – Да, предчувствие смерти никогда меня не покидало. Преследует мысль, что всё этим закончится, я не могу от этого отмахнуться, как от навязчивой мелодии песни. Это нужно прожить. И понять, что для человека это большое событие. Смерть всегда рядом с тобой. Я с ней спорю, отдаляю её. Но я никогда не боролся с ней. Только старался ей не поддаваться. А бороться, значит – проиграть. Бороться с ней бессмысленно. – Вы уже пять лет страдаете онкологическим заболеванием. Не скрываете, что оно, как хорошая подруга, идёт с вами под руку. А теперь ещё надумало проникнуть более глубоко в тело. Как вы с этим справляетесь? – Германские врачи в больнице Фрайбурга недавно опробовали совершенно новый метод лечения. Лечение в полной темноте. По сравнению с ним карантин, изоляция – чепуха. Здесь был карантин в полной темноте. Врачи приходят в палату с синей лампочкой, прикреплённой к шапочке. Синяя точечка там, где туалет и где стол. Это новый метод лечения. В Германии делали то, чего ещё не могут сделать в Литве или в России. Немецкие хирурги не вскрывали грудную клетку. Болезнь примостилась в очень плохих местах - на лёгких, бронхах, трахее, и хирургам трудно до неё добраться. А во Фрайбурге, на юге Германии, рядом со мной была хорошая компания. Неподалёку, в Баден-Бадене, лечился и умер Антон Чехов. Здесь бродил и Фауст Иоганна Вольфганга фон Гёте. Я ездил туда, скажу так, не лечиться, а в гости. Рядом Франция, Швейцария, сказочная природа, городки. Базель, где много культурных мероприятий. Полечусь, сажусь в машину, объезжаю, посещаю - и снова в больницу. Лечение было как бы поводом побывать в этих местах. Я просто игнорировал болезнь. В последнее время я должен продолжать процедуры, которые можно проходить и в Литве, и в России. Я был привязан к 100-летию театра Вахтангова и к премьере, а бывать в больницах нужно было довольно часто. Так что, то в больницу, то на репетицию. И сейчас в Литве я посещаю врачей. Они замечательные – талантливые, мудрые, интересные. Теперь буду работать в Италии, в Венеции, где ставлю «Привидения» Ибсена. Я рад этому предложению, потому что там смогу спрятаться от этой трагедии в январе. Утешает только то, что Федерико Феллини тоже родился 20 января. Но пока работаю в Италии, мне придётся продолжать лечение. Лекарства с собой не возьмёшь и не попросишь. Они должны провести свои исследования. Поэтому на один день придётся возвращаться из Венеции в Литву, пройти процедуры и уехать обратно. Сказали, что нельзя прерывать двухгодичный цикл процедур. Я улыбнулся, услышав это, – значит, ещё два года обязан жить. – Долгие дни и ночи в полной темноте. Наверное, сотни гудящих мыслей. Может, о том двухлетнем обещании? Давным-давно вы пророчески говорили: «Актёр – это только половина театра. Другая сторона – это постоянная борьба со смертью». Эта борьба – точка разлома и в вашем творчестве? – Результатом моего понимания того, что со мной произошло, является спектакль «Война и мир». Я хотел бы продолжить распространение этого посыла. Мне потребуется ещё несколько лет, чтобы полностью понять, что это такое, дать этому название и, подобно миссионеру, распространять это понимание, осознание, открытие того, что значимо, может быть, только для меня, того, к чему я стремился, к чему шёл, чего боялся… Того, что я победил этих демонов, вернувшись к жизни после реанимации, пребывания в полной темноте. – После премьеры «Войны и мира» вы с болью высказали своё отношение к театру: «Я два года терпел, молчал, было больно. Неужели зрители поверят, что театр такой – как можно больше грязи, наглости, шума?.. Я думал – уйду, неужели так и останется? Ведь есть театр! Хотелось сказать – есть чистота, есть боль, есть ценности. Не нужны камни, экраны, инсталляции». - Вы всё ещё верите в театр, который создавали 45 лет? И какой театр вы хотели бы после себя оставить, какой продолжать создавать? – В конце концов, произошло то, что и должно было произойти. Я последовательно шёл по этому пути, не обращая внимания на успехи, сопровождавшие меня в Москве. Это был всего лишь конец долгого пути, начавшегося в Литве. Когда уже можно подойти к воротам загадки театра. Их ещё не открыть, возможно, и не нужно открывать, а нужно только подойти к этим воротам, к тайне этого так называемого чёрного ящика. Сейчас я, кажется, подошёл к этим воротам. И уже есть мотивация вернуться в Литву, хочется делиться этим, быть миссионером. – Что вы поняли, когда подошли к тайне этих театральных ворот? – Меня всегда интересовал Леонардо да Винчи. Художник, учёный и мыслитель. Его анализ человека, исследование его анатомии, строения. Я понял, что миссия театра - тоже исследование человека. Я и раньше робко говорил, что театр – это лаборатория, в центре которой – человек. Но я всё боялся отойти от преследовавшего меня академизма. Боялся отойти от этого, потому что тогда, возможно, я ничего не сделаю. Я ведь никогда не был авангардистом. Но это понимание сейчас пришло ко мне. Я понял, что могу построить человека и исследовать его. Как Леонардо да Винчи. И я испытал такое удовольствие! Мне больше ничего не нужно. Я отказался от используемых в театре средств изображения, инструментов, которыми я умею управлять. Я просто заставил себя отказаться от них. Мне показалось, что они уже не те. Я сам сделал новые. И понял, как легко и весело с ними работать. Я никогда не репетировал так легко, как спектакль «Война и мир». – Какие же это инструменты? – То, что нужно, чтобы узнать человека. Его реакция, история, строение психики. Через него смотреть на историю, связанную с культурой, общественным устройством, политикой, природой. Только через него. Не вносить театр в человека, а идти от человека. Не вкладывать в актёра знания, мудрость и потом управлять им. Актёр, даже самый талантливый, не может всё воспринять. Нужна одна нота, чтобы он мог зазвучать и не задохнуться. Инструменты – это те, кто связан с жизнью человека. Театральные средства, эффекты, экраны я всегда игнорировал. Отказавшись от всего, я заново открыл для себя человека, которого видел и Леонардо да Винчи. Так и появился спектакль «Война и мир». Я чувствовал, что иду по непривычному для себя пути. Рисковать я не боялся. В это время, как я уже говорил, меня мучили страшные боли, голос почти пропал, я говорил в микрофон. Я лишился возможности кричать, а боль не давала выбегать на сцену и показывать актёрам. И я почувствовал себя мудрецом, который жонглирует историей, перелистывает отрезки XVIII, XIX веков. Всё здесь переплелось. И Литва, и литовские полки, и Наполеон. Через этого человека, ставя его в ситуацию войны, понимаешь боль, несправедливость, презрение, которые ему нужно пережить. Я увидел человека великим и уже не могу от него отказаться. Только могу найти то, что показало бы его ещё более великим, высоким, мудрым. – Принято говорить, что главный инструмент в театре – актёр, которого ведёт режиссёрский замысел и даже диктат. Вы сейчас по-другому понимаете миссию актёра? – Появился 5–6-часовой спектакль, который во время репетиций я сам смотрел с интересом. Смотрел не на то, что сделал я, а на то, что делают актёры. Я, пожалуй, впервые наблюдал воочию, как актёр-человек становится творцом и творит прямо здесь, без всяких вспомогательных средств, режиссёрских приспособлений. Статичность была моим коньком, моим Богом. Но сейчас всё было приведено в движение – и история, и судьбы. Мне трудно рассказать об этом словами. Но я достиг того, что критики сейчас называют в рецензиях новым театральным действием, которое, по их словам, должно быть проанализировано. Я совершил некое преступление в театре, и теперь неизвестно, что с ним делать. Но это случилось, с крахом и, может быть, с гордостью. И неважно, что это произошло в том спектакле, в Москве. Главное, что я уже знаю, что делать дальше. Я понял, что нашёл путь, который назвал бы путём человека. Может быть, слишком поздно, но таков теперь мой путь. Без метаний. – Может быть, теперь этот путь приведёт вас в Вильнюс? В созданный вами Малый театр, который своими спектаклями вы превратили в Большой. Вы всё время говорили о возвращении в Литву, но так и не возвращались. – Не возвращался, потому что не видел причин, не было мотивации, что ли. Поставить спектакль? Может быть, и неплохой, долговечный, интересный, о человеческой судьбе... Да, но всё же казалось – не то. И только сейчас я сформулировал настоящую причину возвращения в Вильнюс, в Малый театр. Работать с другими театрами, если они согласятся. Делиться тем, что я сейчас понял. Раньше мне нечего было предложить театру. – «В моих спектаклях всегда происходит прощание с историей. Как сок вытекает из дерева, так и жизнь вытекает из нас. Вот почему нужно прощаться с достоинством, мудро», – говорили вы, когда вам было всего 40 лет. Что бы вы хотели создать за то время, которое ещё отведено вам для творчества? – Ставить спектакль от А до Я уже надоело. Недаром режиссёры моего возраста начинают ставить оперы. Там музыка... Я уже ставил оперы в Большом театре. Впервые я почувствовал себя «вторым». Потому что «первый» там дирижёр. Как мне приятно быть «вторым», с каким удовольствием я покорялся дирижёру! И подумал – почему люди в жизни так трудно подчиняются, сопротивляются? Зависть, борьба, конфликты. Люди, как приятно служить! И если делаешь это честно, заслужишь доброе имя слуги. Спектакль от А до Я сильно выматывает, пока ты рассказываешь зрителю историю. С возрастом это становится не просто физически тяжело. Ты чувствуешь, что всё вроде бы ясно, но продолжаешь мусолить эту историю, этот сюжет, мусолишь, мусолишь, снова и снова. Кажется, надо бы спешить, а спешить не можешь, вдруг что-нибудь разрушишь. Это превращается в мучение, бессмысленность. – Выход? – Выход – лучше заниматься эскизами. Часовой продолжительности, прикоснуться ими к автору. И часто эскизы бывают интереснее самого спектакля. Поэтому режиссёры с мировым именем и занимаются эскизами, раздумьями о театре, искусстве. Или преподают, открывают школу. – А возвращение в Литву вас не пугает? Ведь вы говорили: «Я здесь как враг». – Врагом быть невозможно. Мы заложники – и Востока, и Запада. И те и другие бряцают оружием. И перед лицом этого безумия размышляешь о человеке – как его защитить. Может быть, возвысив человека, мы не пошлём его на эту войну? Может быть, мы научимся любить и уважать себя? Эта нелепость привела меня к человеку. А не к поиску врагов. Ведь раньше, когда ставили спектакли, мы все были диссидентами. Наше поколение постоянно боролось. А потом, когда врагов вроде бы не стало, мы стали искать врагов в своей среде. Чтобы чем-то питаться. Вернулись к литовскому характеру, стали душить сосед соседа. Кто разрушает нашу гармонию? Те или эти? И те, и эти. Просто нужно послать всё это как можно подальше от себя. Потому что всегда ведь – надо не надо, но найдут, тебя в чём-то заподозрят, обвинят, увидят то, чего нет и не было. Истолкуют так, как им нужно. Не нужно обращать внимание, потому что они всё равно будут видеть так, как им хочется видеть. Давайте отстранимся от этого и найдём человека, давайте услышим его, пусть даже это сизифов труд. Я и пытаюсь это сделать. – Ваша жизнь вот уже 15 лет протекает словно между Сциллой и Харибдой. Из Москвы в Вильнюс вы возвращаетесь с наградами и творческими победами, но тянете за собой российский шлейф. Из Литвы в Москву – с ярлыком врага Литвы. Вам не трудно работать, творить, думать и сохранять любовь к театру, к человеку, даже физические силы в такой ситуации? – Не знаю… Я переезжаю не из страны в страну, а из театра в театр. В театре не может быть войны. В Москве я живу совсем рядом с театром Вахтангова. Если нужно пойти на какую-нибудь премьеру коллег или юбилей, – такая мука. Москва агрессивная, когда в неё выходишь. Выходить в неё нет никакого желания, разве что на какую-нибудь выставку, юбилей. Но юбилеев этих становится всё меньше. Похорон больше. Не успеваю встретиться с друзьями, актёрами, режиссёрами, поговорить о развитии театра, о наболевшем, о студентах… А их уже нет. Олег Табаков, который тоже, будучи больным, учил меня: «Римас, врачи говорят, что нужно есть много манго». Я начал их есть, но так и не успел сказать Олегу, знаешь, они мне не нравятся, слишком сладкие. А он умер с манго в руках. Мы всегда в жизни опаздываем. – Ещё в 1988 году поставленный вами спектакль «Здесь смерти не будет» (текст Валдаса Кукуласа) возвестил о появлении Малого театра. Но смерть была. Ушёл не один талантливейший актёр театра. Год назад – и ваш постоянный соратник композитор Фаустас Латенас. Их уход был ударом для вас. Смогли ли вы оправиться от этих горьких потерь? – Трудно говорить об этом. Я был возмущён. Кто позволил? Ушли, не попрощавшись, не предупредив, поэтому и не могу их простить. Фаустас так и остался для меня живым. Я его не похоронил. Он отправился в Вечный путь, и я по-прежнему с ним. Пауза была очень тяжёлой. Я думал, что это конец. Но Фаустас, его смерть, когда я это пережил, помог мне. Я был за него и с ним. Он постоянно меня подталкивал. Ведь мы часто говорим – если бы родители, учителя видели, что бы они сказали? Что бы сказал Фаустас? Думаю, он гордился бы. Потому что созданную им основную тему из «Вишнёвого сада» композитор Гедрюс Пускунигис красиво вплёл в «Войну и мир». В память о Фаустасе. Мы так договорились. И Фаустас успокоился, и я успокоился. Отлегло. Но когда я снова буду что-то ставить, видимо, снова начну возмущаться: «А где же ты, почему не помогаешь?» Ловушки интервью оказались страшнее рака Осенью 2021 года в Литве разразился скандал из-за интервью, которое Р.Туминас на «Первом канале» российского телевидения дал называемому рупором Кремля журналисту Владимиру Познеру. Многие осудили режиссёра за некоторые его ответы, хотя мало кто видел интервью целиком. Интервью длилось 52 минуты, из которых всего 2,5 минуты Р.Туминаса расспрашивали о том, как он понимает определение «оккупанты» (До этого В.Познер пытался поговорить с Р.Туминасом о литовцах как об убийцах евреев. Но, услышав ответ режиссёра о том, что Холокост расценивается как преступление против человечности, больше к этой теме не возвращался). Более того, выяснилось, что интервью было отредактировано с использованием кремлёвских пропагандистских приёмов. «Летувос ритас» представляет стенограмму вызвавших скандал двух с половиной минут этой беседы. Владимир Познер (В.П.): В предыдущем интервью вас спросили, как вы относитесь к тому, что русских считают оккупантами? Вы ответили: «Я думаю, что Россия спасла мир от фашизма и что мы выиграли войну, потому что русские не жалели себя и приносили жертвы на алтарь победы. Мой отец дошёл о Берлина и вернулся домой в 1945 году. Он редко говорил о войне, но считал себя победителем. Война не покидала его до конца жизни, он поселился в ней навсегда». Это ваши слова? Римас Туминас (Р.T.): Да. В.П.: В связи с этим у меня к вам два вопроса. Ваш отец русский или литовец? Р.Т.: Литовец. В.П.: Хотя его звали Владимиром? Р.Т.: Да, но его имя Антанас. Он поверил в строй и сменил имя. Имя Антанас казалось ему провинциальным. Он назвал себя Владимиром. В.П.: Вы склонны игнорировать секретные советско-германские протоколы 1939 года? Вы знаете о них? Р.Т.: Да, я знаю. Все знают. В.П.: К чему они привели? Р.Т.: Да. Все знают. (Пытается продолжить мысль, но ему не дают возможности). В.П.: И ничего? Р.Т.: И что? (Режиссёр ухмыльнулся, вероятно, понимая бессмысленность вопроса, и попытался продолжить мысль, но ему не дали). В.П.: Вы понимаете, откуда берётся слово «оккупанты»? Р.Т.: Да. В.П.: Вы не согласны с этим определением? Важно понять вашу точку зрения. Р.Т.: Нет. Понятие «оккупанты» появилось позже, после этого. Ведь мы говорим о моём отце, о том времени, взглядах. В то время не было такого понятия. В.П.: Вы не считаете русских оккупантами? Р.Т.: Нет, не считаю. (Режиссёра обрывают, не давая продолжить мысль). В.П.: Я хотел это услышать. Актёр – кто он для вас? (В. Познер вдруг вновь возвращается к разговору о театре.) После того как интервью вышло в эфир, Р.Туминас назвал эту беседу провокацией: «Хочу всем сообщить, что всё это абсурд и попытка меня подставить, представить меня Литве в таком свете». Кроме того, режиссёр заявил, что совершил ошибку, согласившись дать интервью В.Познеру. «Я склоняю голову перед каждым погибшим – немцем, англичанином, французом, американцем, попавшим в такую мясорубку войны. В вышедшей в эфир записи всё представлено так, как будто я не считаю режим оккупацией. Хотя я говорил о временах моего отца. И не о режиме, а о русских как о нации. В этой записи также нет вопроса В.Познера о том, нападаем ли мы сейчас на русских в Литве и называем ли их оккупантами. С серьёзным видом он сказал мне, что слышал, будто в Литве русским отрезают головы. Разумеется, он выполнил свою миссию. Он даже пытался причислить меня к участникам убийств евреев, напомнив о расстрелах в Кяльме. Приплёл сюда и моего отца. Я чувствовал себя в ловушке, из которой не мог выбраться. Это было хуже, чем моя болезнь», – писал Р.Туминас после скандала.
респект: https://obzor.lt/news/n90666.html 30 апреля 2023, 11:30 Римас Туминас: наша жизнь – комедия Режиссёра Римаса Туминаса уже нет в московском театре им. Евгения Вахтангова, который он, можно сказать, возродил из праха, нет его и в вильнюсском Малом театре, которого, если бы не он, не было бы вообще, и ко времени появления этого интервью в газете «Vakaro žinios» и на сайте respublika.lt след его в Литве, как говорится, уже простыл. Р.Туминас снова уехал в Израиль, где ему предстоит не только «настроить регистры» год назад поставленного в Тель-Авиве спектакля «Анна Каренина», но и перенести операцию и другие лечебные процедуры. Один из наиболее выдающихся литовских режиссёров, как известно, стал первой мишенью свирепствующей сегодня культуры отторжения (cancel), регалии знаменосца которой в Литве, как выразилась автор интервью Дануте Шепетите, по праву следовало бы доверить министру культуры Симонасу Кайрису. По его требованию Малый театр расторгнул трудовой договор со своим основателем. Перед отъездом в Израиль Р.Туминас дал эксклюзивное интервью газете «Vakaro žinios», которое, как уверены в редакции газеты «Обзор», будет наверняка интересно и нашим читателям, и не только в Литве. Поэтому «Обзор» и перевёл упомянутую беседу на русский язык. ● ● ● - Осенью 2021 года в Москве во время генеральной репетиции «Войны и мира» вы стояли на сцене рядом с канистрой с бензином, держа в руке спичку. Предчувствие художника говорило, что война будет? - Вся постановка спектакля была пронизана этим предчувствием, с которым мы, литовцы, жили не один год не прекращающихся перестрелок на Донбассе. Понимали, что происходит, знали, что назревает, поэтому думали о будущем с тревогой. В России этой опасности ни знали, ни переживали. После нападения России на Украину, на мои слова о том, что идёт война, ответили, что я ошибаюсь, что это отнюдь не война, этого не может быть, это всего лишь военная операция. - Всё не было повода у вас спросить, почему вы не защищались, когда министр культуры выдвинул вам ультиматум? Когда у вас обнаружили онкологию, вы сказали, что бороться не будете, а только не сдадитесь. То же самое решили и относительно политических нападок? Не хотели становиться заложником? - Нас всех шокировало начало войны, но в головах у некоторых из-за этого возник пожар, воспалился мозг, и они, почувствовав себя истинными борцами, бросились искать врагов, скоропалительно их оценивать и атаковать. И в первый, и во второй день мне много раз звонили корреспонденты разных изданий, спрашивали, как я реагирую на начавшиеся события и что собираюсь делать. Я отвечал, что придётся эвакуироваться. Спрашивали, когда – сегодня, завтра? Торопили с отъездом, потому что, если ты задерживаешься ещё на день, другой, ты уже приспособленец, коллаборационист. Я был в очень непростой ситуации, нужно было прервать лечение, перенести процедуры в Вильнюс, выполнить все связанные с этим формальности, но это никого не волновало. Три дня продолжалась эта чехарда, на четвёртый день, уладив дела, я уехал. Разумеется, я уже знал, что, если Туминас вернётся в Малый театр, министр его уничтожит, а, если уйдёт, театр оставят в покое. Пожалуйста, раз только в этом дело, с меня шляпа не упадёт, если уйду. И ушёл. – Почти в одночасье вы лишились обоих театров… – За неделю: сначала Вахтанговского, через несколько дней, по возвращении – и Малого. Они мне создали изумительный финал биографии. Для завершения судьбы настоящего, непонятого художника не хватает только «умер в одиночестве и нищете»… Но пока ещё придется подождать, пока есть работа за рубежом. Театры Венгрии, Греции, Англии и других стран, от приглашений которых поставить спектакли я отказывался, не теряя надежды, сказали, что война им меня вернула. Из Израиля поеду в Венецию, где в начале прошлого года поставил «Привидения» Г.Ибсена, их гастроли в Милане закончились с большим триумфом. Пока я в Израиле, в Венеции над другим спектаклем начнёт работать моя дочь режиссёр Габриэле Туминайте, потом присоединюсь и я. Премьера намечена на конец апреля. Затем, вероятно, будет Грузия, куда мой друг и коллега Роберт Стуруа, один из ярчайших моих кумиров, как и Эфрос, Стрелер, Товстоногов, приглашает меня в качестве режиссёра, ближе к осени буду ставить «Сирано де Бержерака» в Израиле, а летом следующего года буду работать в Эпидавре. – Половина репертуара Вахтанговского театра – ваши художественно сильные спектакли. Без них была бы катастрофа? – Они являются собственностью театра, запретить их показывать я не могу. Скажу откровенно, и это мнение не только моё, но и многих людей - и покинувших Россию, и оставшихся в ней, что снятие этих спектаклей для театра обернулось бы полным крахом. Поэтому мои спектакли не снимают, только замалёвывают чёрной краской фамилию на афишах, создавая тем самым ещё большую интригу. В России осталось немало друзей, которых я действительно люблю и уважаю, и никогда от них не откажусь. Я разговариваю с ними, поддерживаю связь со светлыми людьми. Где-то запустили пост, что Туминас ещё работает удалённо, репетирует, но это неправда. Дать совет тем, кто этого заслуживает, я, разумеется, не отказываюсь. – Какие ветра веют сегодня в Малом театре, большинство актёров которого – ваши ученики? Вы по-прежнему в нём персона нон грата? Ничего не планируете поставить? – Актёров я очень люблю, чувствую их уважение, они пишут, звонят, преследуют; я испытал удовольствие, вновь их увидев. Обновили материал «Мадагаскара», чтобы он звучал актуальнее и интереснее. Эти два замечательных репетиционных дня нас вновь соединили, мы ощутили прелесть игры, совместного пребывания в театре, и я на секунду почувствовал, что снова дома, что у меня есть дом. Я ещё нахожусь там, мне там ещё приятно, но я не тороплюсь. Зная, что времени мне отмерено немного, всё равно не тороплюсь, с актёрами мы встречаемся каждую неделю и обсуждаем, что сегодня нужно и интересно, но официальная позиция не то чтобы причиняла мне боль – мне жаль, обидно, что в культуре так много глупости, невежества, серости, дефицита культуры… – Если у каждого времени свой герой, то, каков он, по вашему мнению, сегодня? – Тот же самый хам, сейчас их время. Они сейчас застрельщики акций, они спасают не только Украину, Литву, спасают весь мир, непременно устраивая из этого шоу. Разумеется, надо поддерживать то, что нуждается в поддержке, но мне хочется спросить у этих красавцев-глашатаев, у этих молодых людей, которые придумывают разные акции спасения, преподнося их в театрализованной форме, а где их внимание, где их инициатива по поддержке протестующих возле здания Сейма работников сельского хозяйства? Их тут и в помине нет, потому что акция в поддержку протестующих не удостоилась бы такого внимания телевидения и информационных каналов. Сейчас время бумажных, мнимых героев… Поэтому сейчас нужно говорить не с живыми, а с мёртвыми, потому что с живыми говорить скучно… Господа, очень скучно жить, всё одно и то же, правда. Поверьте, одно и то же. Была вторая, была первая мировые войны, сейчас идёт война, и потом будет война, а между этими войнами будут парламенты, со своей грызнёй, будут бесконечные конфликты общественных и личных интересов, коррупция, которая никогда не прекратится, словом, ничего нового… – Это как-то влияет на наш театр? – Тенденция к обсуждению на сцене острых социальных проблем (будем лечить людей от недостатков, злых накажем, невиновных оправдаем) вызывает лёгкую улыбку, поскольку результат известен. Театры этим едва ли не гордятся, конкурируя друг с другом, кто лучше в этих проблемах разберётся, но это будут всего лишь документальные, художественно-публицистические спектакли со множеством видеоматериалов и инсталляций – театру больше не нужны ни человек, ни режиссура, ни искусство. – Вы не раз говорили, что нужно играть для Неба. Для кого играет такой театр? – Сейчас играют для приятеля, для своих, остающихся всё в том же замкнутом круге. Знаете, когда элита, не критики, а элита – писатели, художники, композиторы, режиссёры – делились мыслями о жизни и театре, они, хочешь не хочешь, оказывали влияние на менталитет общества. Они были истинными ценителями театра, знающими, как соединить Небо с Землёй, они раскрывали проблематику, пути, которые ведут к человеку, а от человека к Богу… Таким было действие элитарной культуры. – Куда они делись сегодня? – Ушли, исчезли, умерли, стали не нужны. Сейчас торжествуют поколение денег, глашатаи, эти застрельщики акций, а в театрах преобладают не спектакли, а проекты, проекты… Мне очень жаль, что война прервала моё основное направление в театре, когда уже удалось нащупать метод поиска человека, когда я уже понял, какими средствами можно раскрыть человека, отношения людей и их глубинные переживания, судьбы, историю. И как зрителя хотя бы на секунду заставить поверить, что существует вечность, что, возможно, смерти нет. Эта доля секунды и есть смысл пребывания человека в театре. Это всё равно, что увидеть красоту в искалеченном, поруганном или морально растоптанном человеке. Путь к человеку долгий, но такой благородный и интересный. Бесконечно интересный, открывающийся настоящим театром, переживающим человеческие проблемы, не поучающим, не указывающим, не ставящим вопросы и даже не пытающимся ответить на вопросы, а находящимся в этой жизни, которая и называется комедией. Мы живём в комедии, сама наша жизнь – комедия. Я жду только одного – пришельцев. Когда они придут, мы зажмуримся и почувствуем, что нам очень-очень стыдно за свою жизнь: что мы натворили и что творим. Я жду их, а пока жду, всегда ищу Третьего, который, как говорится в Евангелии, всегда присутствует там, где собираются двое. Вот для этого Третьего я и хочу играть, ему нужно посвятить себя, а это требует подлинной самоотдачи, интеллекта, для этого нужно учиться, быть интересным. Выходит актёр на сцену, и я вижу, какой он человек, интересный или нет. Неинтересный. Когда вокруг столько лжи и обмана, только отмежевавшись и можно уцелеть, а театр, этот загадочный чёрный ящичек, и есть то место, где все мы могли бы стать пришельцами, неловко почувствовав себя из-за той или иной своей жизни… – Трудная задача, если учесть, что культура всегда капитулирует перед агрессией, хамством, тщеславием. – Да, да, она отступает, она не борется, она не умеет бороться, бороться нужно за неё, а она бороться не будет. Она отступает и оставляет тебя, чтобы ты окончательно отупел или уже действительно превратился в шута в политике и в жизни. Культура бороться не будет, к ней нужно идти, приманить её, быть ею, ею идти. Долог путь до человека, очень долог, и нет ничего интереснее, чем изучение жизни человека, его истории, явлений жизни, причин, при этом глубоко сочувствуя человеку, который родился неизвестно для чего, скорее всего, для страданий, но все мы, словно сговорившись, постоянно желаем друг другу счастья, точно зная, что его нет и что мы играем в игры жизни. – Вы напомнили ситуацию, о которой рассказывали много лет назад: сидя в кресле у зубного врача, вы увидели на улице пожилую женщину с тяжёлой сумкой… – До этого я думал, что вот сейчас мне будет больно, а увидев её, подумал, кому же больнее: мне, молодому, или ей; ей же всю жизнь больно… И не почувствовал боли, когда мне сверлили зуб, а в те времена сверлили ой-ёй-ёй… – А если бы сегодня, будучи преданным, проданным, без вины осуждённым, вы увидели такую картину? Подумали бы то же самое: ей тяжелей? – Тяжелей. Всё-таки тяжелей, ибо тебе ещё ведом свет счастья и радости. Неважно, что он тебя не коснулся, не посетил, но ты понимаешь, что он где-то есть. Поэтому сочувствующий взгляд и остаётся горемычному человеку, и имени-то которого, наверное, никто не вспомнит. Наконец, Третий увидит и твою боль. Увидит, что тебе больно. – Вы всё время говорите о пути к человеку: путь к человеку и путь к Третьему, то есть к Богу – это одно и то же? – Если к человеку, то по пути к Богу. Отражение, проводник – человек, только через человека проходит путь во Вселенную. Не дойдём, не важно, важно идти… – Как вы говорите, на праздник? – Может, он уже закончился, а, может, уехал в другой город, может, его вообще нет. Человек должен землю рыть, должен придумать себе жизнь, а те, кому не хватает элементарного творческого воображения или оно вообще не дано, вот они-то и есть разрушители нашей жизни, настоящие предатели, они не идут к человеку, а отворачиваются от человека. Идут от человека, надеются стать вожаками, но кто за такими пойдёт? Верят, что пойдут, но в конце жизни оглянутся и увидят, что путь пуст, никто не идёт следом. Потом в этой пустыне и умрут.
респект: https://teatral-online.ru/news/34330/ РИМАС ТУМИНАС РАССКАЗАЛ О РАБОТЕ НАД СПЕКТАКЛЕМ В ИЗРАИЛЕ 27 ОКТЯБРЯ 2023 13:57 ЕКАТЕРИНА СИВЦОВА Режиссер Римас Туминас недавно дал интервью литовскому порталу lrytas.lt, в котором рассказал о своей нынешней работе над постановкой в израильском театре «Гешер». В интервью режиссер поделился, что 6 октября, накануне нападения ХАМАС, он прилетел в Тель-Авив. Однако принял решение остаться в Израиле. И почти каждый день ходит на репетиции: сейчас Римас Туминас работает над постановкой по французской пьесе Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». «В январе этого года триумфом стал спектакль «Анна Каренина», поставленный им в театре «Гешер». Казалось, после такой сложной работы и актеров, говорящих на иврите, режиссер немного отдохнет. Но вскоре он снова взялся за сложные постановки», — пишет литовское издание. После «Анны Карениной» Туминас поставил в Венеции в театре Карла Гольдони спектакль «Невероятное событие». Несмотря на серьезные проблемы со здоровьем, режиссер продолжает создавать спектакли, иногда по несколько постановок в год, подчеркивает литовский портал. Так, в свое время из Китая начали поступать письма с предложением возобновить «Фауста», которого Римас Туминас поставил еще до пандемии коронавируса. Показы прекратили после двух премьерных постановок. «Врачи запретили мне отправляться в столь дальнее путешествие. Я был очень рад, что не смог поехать в Китай. Но случился сюрприз и даже настоящее испытание – китайские актеры неожиданно решили сами приехать в Тель-Авив. Приехало семнадцать человек», — рассказал Туминас. Китайцы арендовали для репетиций студию в Тель-Авиве, куда режиссер ходил почти каждый день между визитами в больницу и репетициями в театре «Гешер». Напомним, ранее Римас Туминас по требованию литовских властей покинул созданный им Вильнюсский малый театр. «Насколько я понимаю, другие литовские театры хотели бы меня пригласить, но они боятся нынешнего правительства. Возможно, мне удастся поставить спектакль по произведению Антанаса Шкемы. Я давно об этом думал», — сказал в интервью режиссер. В следующем году Туминас хотел бы поставить спектакль в греческом театре в Эпидавре, куда его приглашают вместе с шестью другими мировыми режиссерами.
респект:
респект: https://novaya-media.cdn.ampproject.org/c/s/novaya.media/amp/articles/2023/02/24/rimas-tuminas-oni-u-menia-otobrali-teatr-to-est-ubili-tolstogo?fbclid=IwAR2mdTEdsg7pQwA1TZimU-S2VtnLPKwqpcf8ryC1BOZRe4On4RbrFxLXCl4 ИНТЕРВЬЮ · КУЛЬТУРА «Они у меня отобрали театр, то есть убили Толстого» Римас Туминас — об Анне Карениной, безмолвии россиян и вечной любви 15:21, 24.02.2023 Ольга Тимофеева, редактор отдела Спектакль Римаса Туминаса, премьера которого взбудоражила тель-авивскую публику, чрезвычайно важен и для Израиля, и для России, и для Римаса Туминаса. Туминас преодолел стресс, вызванный безобразным увольнением с поста главного режиссера Театра имени Вахтангова, Россия лишилась будущих театральных сенсаций, а Израиль увидел работу выдающегося художника, что явно повысило градус тамошней театральной жизни. Актеры театра «Гешер», сыгравшие русскую классику на иврите, приобрели бесценный опыт. Однако больше всех повезло публике. Билетов не было задолго до премьеры, и раскуплены они на месяцы вперед (спектакль идет с русскими титрами). И это не удивительно, ведь настоящий театр не убить запретами, которые в клочья рвут театральную ткань в России, знаменитому режиссеру рады в любой стране мира. Конечно, здесь интересно было бы впечатление не российского зрителя, пропитанного «Анной Карениной» со школьных времен, но это разговор отдельный и сложный. Все чаще русский язык в спектаклях и фильмах будут заменять другие языки, и не потому, что Запад борется с русской культурой. Просто потенциальные зрители, вынужденные складывать поломанные на родине жизни заново, освоят их вместе с другой судьбой, другой культурой. И, возможно, не станут удивляться сценическому превращению вальяжного русского барина Стивы Облонского в жовиального попрыгунчика, а обглоданного нравственными сомнениями Константин Лёвина — в крепкого хозяйственника. Актеры Алон Фридман и Мики Леон вдохновенно исполняют свои роли, но читателю русского текста не забыть, как рассеянно, между прочим Стива сообщает своей жене Долли, уничтоженной его изменой, что идет отведать свежих раков. Но, с другой стороны, постановки Туминаса тем и прекрасны, что выбивают зрителя из наезженной колеи. Так главное, что поразило меня в этом спектакле, — это образ самой Анны (в исполнении Эфрат Бен-Цур, актрисы, певицы, композитора), впервые на моей памяти не вызывающей сочувствия. С этого я и начала разговор с Римасом Туминасом, втиснувшись между интервьюерами, которые его осаждают, разнося славу далеко за пределы строящей новый порядок России. — Первый раз вижу «Анну Каренину», где Анна не вызывает никакого сочувствия. Как, судя по эпиграфу, и было задумано Толстым. И вами? — Толстой был моралистом, поэтому он не мог рассудком принять измену Анны мужу, но как художник не мог не ценить реальную любовь, захватившую женщину и сделавшую ее живой. Чем дальше он писал, тем больше влюблялся в Анну, но все-таки не простил ее измены. Что естественно — он был за семейные ценности. Если бы я ставил весь роман и развернул спектакль на два вечера, то моя Анна была бы чуть другой, наверное, она бы успела набрать какие-то симпатии. Ведь в романе есть множество сцен, где она и женственна, и слаба, и порывиста, где видно, что она любящая мать. Множество сцен тихих, добрых, красивых. Мне же сразу захотелось сделать все по-другому, жестко обозначив ее обреченность на смерть. Я сразу понял, что сделаю пять–семь картин, где она блеснет холодным мерцанием, промелькнет там, промелькнет здесь, как будто она за всеми наблюдает, всех отталкивает или привлекает, всех или отрицает, или отрицается сама. То есть мне важна была идея самой Анны, ее стремительная смерть, эта ее обреченность на смерть, неизбежность смерти. Понимаете, в природе каждого живого существа есть этот момент раскрытия, момент готовности к любви. Это создано Богом, и в этом заложена трагедия. Как только тебя настигает этот миг раскрытия и открывается любовь, то ты становишься раним — и тут убийства, и тут ревность, и тут все, что угодно. Как кастрировать этот момент в жизни? Любовь длится недолго, но она переворачивает все, она требует и войны, она требует и мира, она требует ласки, она требует и бессмертия, она требует и свободы и т.д. Это не мы, не мы создаем это, и не мы рождаем эту любовь, к вам пристанет вот так вот облако — ах, и всё. Как у Шекспира, да? Капелек несколько капнуло в глаз, ты просыпаешься и уже влюблен. Вот такая издевательская история влюбленности, весь скрытый здесь ужас. — Поэтому вы построили спектакль из сцен, в которых Анна приближается к смерти? — Да, я рассматриваю ее быстрый путь к смерти. И то, что случается по дороге к ней: кто ее толкает, где она толкает, что она встречает на этом пути. Эту дорогу надо было быстро определить — и сознательно, и интуитивно. Эта Анна, которая блеснула своим криком о понимании, требованием понять, что она не виновата, что ее такой создал Бог. Бог создал и послал богиню, чтобы любить и жить. А чтобы любить и жить по-земному, то это Кити с Лёвиным — уютно, долго, исправно… — Мне кажется, ваша сцена с фикусами, когда счастливый Лёвин сидит на алом ковре в окружении горшков с ними, — приговор такой любви. Это проекция в ее будущее, когда влюбленность пройдет и он останется с этими фикусами и будет несчастен, как все остальные у Толстого. — А Кити превратится в такую заядлую… — Самку. — Да, такая мстительная, такая некрасивая, скрученная, и такая хозяйка имения, все бояться ее будут и ненавидеть. Вот такая Кити потом будет. Анна так не может. Она свою любовь выбросила как некий флаг, как вызов. Или любить и жить до самого конца — или действительно надо успокоиться и не ждать сильных чувств, катастроф, каких-то катаклизмов. Но эта мирная, хорошая, созидательная жизнь оказывается не для нее после того, как она испытала настоящую страсть. — Интересно, что ваши толстовские спектакли выявили противоречие, которое не сразу бросается в глаза. Для Толстого семья всегда была большой ценностью, но если присмотреться к семьям в его романах, они все несчастны. И в ваших спектаклях — «Война и мир», «Анна Каренина» — это явно уловлено. Вы думаете, это связано с его личным опытом? — Нет, не с личным опытом. Думаю, с человеческим опытом, с историей жизни человечества, накопившего этот опыт, когда каждая семья надеется быть счастливой, — вот у других не получилось, а у нас обязательно получится, — но приходит к тому же результату, который заложен в человеческой природе. — Более того, для Толстого семья — это скорее оковы, чем крепость. — Надо крепость создавать всегда и иллюзию, что в этой крепости ты будешь свободным, твой дух и жизнь будут свободны. Это заблуждение, которое веками повторяется, и в нем живет каждое поколение. И каждый думает: я приобрету и свободу, и покой в этой крепости и не дам никому ее разрушать, но сам разрушает то, что построил; даже не сознательно, но он разрушает эту крепость. И я думаю, что на каком-то подсознательном уровне это сделал и Толстой. — У Толстого не только семей, но и счастливых персонажей мало. Мужчины терпят поражения в сражениях, а женщины в любви. — Да, и я думаю, что самая счастливая — Анна: она познала полет, познала падение и познала высоту и с этой высоты увидела мир. И страшно в нем разочаровалась. И нашла только один выход — оставить мир этот тлеть и дальше. И смотреть с высоты небес, как в нем все карабкаются, чего-то ищут. Смешно на это смотреть, как было смешно смотреть Чехову. Как каждый ищет этого счастья, любви, как там дерутся, ругаются, борются, и все жаждут счастья… Все это, знаете, конечно, милая картина, но совершенно непривлекательная и неинтересная. — Ваши спектакли по Толстому — это его любимый прием отстранения: способ вывести стершуюся в сознании вещь из автоматизма восприятия, увидеть ее в первоначальной свежести. Вам близок такой подход? — Выстраивая историю Анны, я очищал ее от всех житейских штампов. Я ведь думал и о новой истории, о Кити и Левине в непривычном ракурсе. У Толстого есть намеки на то, что Левин интересуется Анной, Кити ревнует его к ней, да и сама Кити вряд ли забудет о своей любви к Вронскому. И тут опять встает вопрос: может ли эта семья быть счастливой — или этот созданный рай повалится, все кто-то куда-то утащит, сворует, опошлит? Мне хотелось в дальнейшем рассмотреть их жизнь, но у меня не хватило времени. Они у меня отобрали театр, то есть убили Толстого. Я в «Евгении Онегине», но особенно в Толстом нащупал дорогу к театру, очищенному от посторонних эффектов. Я так мучился, отбиваясь от эффектов, ведь так хочется, знаете, что-нибудь такое — снежок пустить, ветер и т.д. Нет, не надо, все должно жить в актере, в его воображении, и добиться этого — значит вернуться к чуду самой природы театра. — Как вам работалось с актерами, для которых Толстой не классик из школьной программы, узнаваемый по цитатам? — Ну я попросил актеров ознакомиться с романом и очень рад был, что они его прочли. Я очень просто сказал: если вы хотите творчества, хотите стать творцами вашего персонажа, чтобы он существовал полноценно, стал знаком вашего профессионального успеха, вашей актерской удачей, то вы должны «Анну Каренину» знать, иначе я с вами ничего не сделаю. Может, и сделаю что-то, но вы сами будете бедными, вам придется пользоваться своими штампами старыми, чтобы заполнить те ямы, те ниши, куда нужно что-то вложить из жизни романа, а у вас нету материала, — ну и будете так болтаться, и все это будут видеть. Думаете, вы это как-то спрячете? Нет, это все сегодня видно. Не знаю, двадцать–тридцать лет назад, может, и обманули бы, чуть другой театр был. Я уже сколько лет назад перестал актерам рассказывать про характер. Нет — важно, какой человек. Сейчас выходит актер, и я уже вижу его: что за человек, что за актер, он что-то понимает, знает, что именно? Если он начнет меня обманывать, что у него вся жизнь Толстого существуют в сознании, — не поверю. Только от большого знания, опыта, проникновения в роман — только тогда пробуждается воображение, а это чудо. Поэтому мне на сцене не надо декораций, ничего не надо, нужна практически пустая площадка или площадка, где не могут жить люди: нету дивана, нету буфета и т.д., как, например, в «Войне и мире». — О спектакле «Война и мир» продолжают спорить и сейчас, хотя премьера состоялась в ноябре прошлого года. Наверное, потому, что кроме нового театрального слова вы в нем многое предугадали из хода современной истории, увидели ее новые вызовы. Возможно, здесь истоки смутной кампании по увольнению вас с поста руководителя Вахтанговского театра после злосчастного телефонного разговора о событиях в Украине, подлейшим образом слитого в интернет. Хорошо еще, что на официальные обвинения в русофобии зрители ответили массовой скупкой билетов — но тем ужаснее, что московский зритель не дождется своей «Анны Карениной». — Да, «Анна Каренина» — это продолжение «Войны и мира». Ну что делать, если все это очень меня взбесило, я и плакал, и переживал, и ругался на третий день (…), так и сказав, что это (…)*. Потому что в Москве, в окружающей меня среде актеры — да, знали, но не понимали, что это (…). Ну это не (…), это кто-то вас обманул — такая атмосфера. А поскольку я лучше них знаком с людьми с Запада, я же ездил часто домой, и дома, в Латвии, и в Литве, и в Польше я наблюдал два года такого напряжения, что понимал: будет (…), инструкции уже готовы. Я был готов к ней, русские же — нет, они поверили в эту спецоперацию. — Но актеры были готовы идти по намеченному вами пути? — Спектакль «Война и мир» наметил этот путь. Еще один-два спектакля, и мы бы в театре знали на десятилетие, как жить, какой материал использовать и что проповедовать. И актеры были готовы идти по этому пути, и мы бы нашли новое существование. Может быть, это ни для кого не стало бы новостью, но у нас самих была бы уверенность в его правильности. Конечно, никто не знает, какая у нас дорога, кроме одного Бога, но я рассчитывал, что мы дистанцию можем в театре определить лет на десять: способ существования, приемы, задачи. И вот это отняли у меня, убили, прямо изнасиловали, все это так унизительно. Потому я и был согласен уйти. Я получил сразу же массу предложений из всех стран, когда все узнали, что я свободен. Я же всем обещал, что когда уйду из Вахтангова, то к ним приеду. И теперь все говорят: «Вот ты закончил, давай сюда». И Грузия, и Венгрия, и Греция, и Италия. — Вы знаете, что будете ставить? — Кое-что, но не определенно. Мне выбрать пьесу — это такая мука, как будто жену брать на всю жизнь. Это ответственность, это страх, это любовь — должно все сойтись. Вот я начал с Израиля, поскольку десять лет обещал Лене Крейндлиной, генеральному директору театра «Гешер», что поставлю у них спектакль. Да еще и моя болезнь подтолкнула к такому решению. — Но у вас отобрали не только театр — премьер Мишустин в мае исключил вас из числа лиц, которым была присуждена премия правительства РФ 2021 года в области культуры. — Ну как-то некрасиво, слушайте, дали и отобрали. Я обижен, как ребенок. — Шутите? — Нет. Хотя, конечно, смешно — дали подержать и отобрали. Я, правда, не видел ее реально, в Венеции был. И все равно некрасиво. Дал так дал, ну что ж вы… — Красиво — это точно не про этих людей. — К сожалению, (…) затмит сейчас все таланты, на первый план выходят и еще выйдут посредственные люди. Это их время. И смутное время для талантливых людей, которыми полна Россия и которые молчат, вынуждены молчать. Когда мы упрекаем их на Западе: «Почему они молчат? Ну почему они молчат?» — я могу только объяснить моим собеседникам, что мы требуем от них того, чего пока невозможно требовать не на Западе. Что для этого надо накопить силы, время нужно, молчание, тишина — она накапливает большую энергию, эта тишина. Когда опять же Пушкин: «Народ безмолвствует», — вот это самая-самая красивая тишина, тишина молчания, в которой будет процесс происходить и обязательно тишина взорвется и взорвет. И, может быть, тогда, через несколько лет, десятилетий, этот взрыв осыплет всех нас какими-то надеждами, накроет волной теплоты и надежды, и еще нужно будет десять лет, чтобы восстановить авторитет. Сейчас русские классики стыдятся этого времени, но я верю в перемены, я всегда делал ставку на молодых. Красивейший у меня был молодой состав театра, самый талантливый, наверное, самый красивый. Вот на них я думал сделать ставку. — А если бы от вас зависело, кого бы вы сделали художественным руководителем Вахтанговского театра? — Я об этом уже пять лет думал, никак не придумал. Ни я, ни Захаров, ни Любимов у себя в театрах. Я спросил когда-то Ульянова: «У вас помощник какой-то есть, ассистент, режиссер?» Он говорит: «Дорогой, где ты найдешь человека, который бы махнул на себя рукой? Все хотят ставить, и чтобы сегодня был успех, а завтра — уже слава». Некоторым удавались первые спектакли, а потом они исчезали навсегда. Так мой учитель, Иосиф Михайлович Туманов, когда мы ставили дипломные спектакли и каждый звал его посмотреть, он вот так грыз, как Станиславский, руку и говорил: «Деточки-деточки, на десятый спектакль пригласите, а первый — всегда удачный». Так что не знаю, не знаю, кто. Дай бог, судьба сведет, может быть. Во-первых, приличного человека надо. Со вкусом обязательно, потому что если нет вкуса, талант не поможет, вкус должен быть. Слышать звук эпохи, чувствовать вкус хлеба. И тогда появится вот это вахтанговское трепетное существование, в котором живут вечные мигранты, вечные диссиденты, их пора тоже придет, если появится тот человек, о котором говорим. — Если все-таки все быстро переменится и можно будет вернуться, вы вернетесь? — Да я уже здесь договорился: паспорт меняю, фамилию на еврейскую, потом пластическую операцию делаю… Только одно «но» — на обрезание мы не согласны. А так — какой-то Трумен приехал: здрасьте, уважаемые. И никто не будет знать правды, только один Крок Кирилл, директор вахтанговский. А все будут возмущаться — кто это, мало нам было Туминаса, сейчас какой-то Трумен на нашу голову… — Вот бы нам дожить до этих времен! Тель-Авив–Москва
респект: https://ru.respublika.lt/ru/naujienos/ru/kyltyra/rimas-tyminas-chyvstvyet-litvy-y-maestro-jubilej/ Римас Туминас чувствует Литву 21.1.2022 Римас Туминас чувствует Литву - Respublika.lt - Новостной портал • Литовский режиссер Римас Туминас отмечает 70-летие. • Туминас празднует юбилей вдали от Литвы и Москвы, в Венеции. • Режиссер продолжает свой театральный путь и ставит "Призрака" Генрика Ибсена. • Туминас чувствует себя неплохо, несмотря на проблемы со здоровьем. • Вахтанговцы отмечают юбилей Туминаса и готовят к его возвращению в Москву. • Президент России Владимир Путин и премьер-министр Михаил Мишустин поздравили Туминаса с 70-летием.
респект: https://youtu.be/rDUcO4PgnNA?si=Ayp7osZ4YsZ1B9LC Лазарев С.Н. Аннотация к сериалу "Анна Каренина"
респект: https://vsteatras.lt/ru/istorija/naujienu-archyvas/intervyu-s-rimasom-tuminasom август 2008 Интервью с Римасом ТУМИНАСОМ Московский Государственный академический театр имени Вахтангова новый 88-й сезон открыл премьерой - спектаклем \"Берег женщин\" режиссера Римаса Туминаса, который второй сезон возглавляет знаменитый коллектив. \"У нас двойной праздник - новый сезон и новый спектакль, - сказал художественный руководитель театра Римас Туминас. - Я думаю, что это станет хорошей традицией и мы будем открывать каждый сезон премьерой\". Корреспондент \"Литовского курьера\" Николай ЖУКОВ встретился с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ и попросил маэстро поделиться своими соображениями о делах театральных как в Вильнюсе, так и в Москве с читателями \"Театрального курьера\". - Ваше отношение к зрителю. В чем различие литовского и русского зрительского менталитета? - Зритель - ведущая сила и для актера , и для режиссера, и для всего театра в целом. Нет театра без зрителя. К. С. Станиславский считал зрителя \"третьим творцом спектакля\". В. Э. Мейерхольд говорил, что \"театр строится не только теми, кто работает на сцене, пусть очень талантливо; театр создается еще и волей зрительного зала\". Российский зритель подготовлен и театрален. Спектакль в России начинает именно он - зритель. Нам только кажется, что актеры начинают спектакль. Зритель готовится к своему походу в театр. Приобретя билет, он уже предвкушает, кого, как и что он увидит на сцене. Он уже праздничный театральный человек. Он едет, приходит в театр, ритуально прохаживается по фойе, он готов встретиться с актерами. Зритель избаловал театральную Москву. Театр не может ответить такой добротой и праздничной готовностью, и он тоже старается обслужить зрительское доверие, и он тоже начал с благодарности. Происходит такой тотальный заговор, что, мол, мы вас уважаем, а вы нас, и при этом ничего не происходит. Режиссер обслуживает актеров, актеры обслуживают зрителей, зритель ... Происходит единение, которое порождает эффект \"соборности\", который является логическим завершением спектакля, подготовленного артистами и сотворенного ими со зрителями. В Литве зритель другой. Здесь театр живет в его сознании. Это значительно труднее. Он менее раскрепощен. Каждый зритель ощущает себя как индивидуум. Вначале он не воспринимает себя как часть зала, как составляющую какой-то общины. Каждый хочет существовать отдельно. И вот когда начинается спектакль и в зале происходит единение индивидуумов, тогда он радуется этим ощущениям. Русскому зрителю, приходя в зал, свойственно отказаться от индивидуальностей и сразу же очутиться в едином поле. - Со стороны русского театра не опасаетесь упреков в литовском менталитете? - В Литве, например, меня долгое время упрекали в том, что я - еврей. Потому что я - брюнет и подавал надежды с младых ногтей. Хотя моя мать русская, из староверов, еще с восемнадцатого века в Литве есть поселения староверов. А отец литовец. Но мы все будем находиться совсем в другой стране, которая называется Театр. Поэтому меня национальная неприязнь не волнует. - Где легче работать с бюрократами от культуры - в Литве или в России? - В Литве бюрократия более организованная и сплоченная, а посему побороть ее труднее и, соответственно, под ее началом работать сложнее. В Литве практически от человека ничего не зависит. Все решают какие-то группы, подверженные политическим влияниям, подчиняющиеся партийным решениям. Это свойственно даже управлению культурой. Я считаю такое положение вещей неверным. Сколько лет живем и всегда декларируем культуру, но по сути дела оказывается, что она не нужна, хотя бюрократы прекрасно знают, что культура жила, живет и будет жить и никуда она не денется. Я недавно с ужасом понял, что в прошлые века художники, писатели, актеры умирали в нищете и одиночестве. Оказывается, что это возможно и сегодня, хотя, казалось бы, что это давным-давно прошло. В Москве бюрократия более изощренная и главная роль принадлежит личностям, т.е. она индивидуальная - от одного человека многое зависит. Мне импонирует Юрий Лужков и методы его работы. Он интересуется культурой и в частности театром. У него очень много друзей среди актеров и режиссеров. Его мнение я уважаю, его мысли мне нравятся. \"Будет именно так, а не по-другому!\" Никаких бюрократических проволочек, никаких комиссий. Единоличное решение - просто и ясно. Когда я руководил национальным театром, обратил внимание, что мне начали нравиться методы работы Лукашенко и Ельцина, которые практически все вопросы решали волевыми действиями. Основной аргумент - кулаком по столу и только так и никак иначе. В этот момент я понял, что мне надо уходить с этой должности. - В театре вы тиран, диктатор? - Хотел бы очень, но когда работаю. Да, промежутками даже приходится себя как-то ставить в рамки более строгие и серьезные. Могу быть непредсказуемым. В театре должен присутствовать авторитарный момент. Демократии в театре должно быть как можно меньше. - Вас не беспокоит, что театр со временем может исчезнуть? Опасность исчезновения театра очень реальна. Не Вахтанговского только, но всех. Так жить недолго осталось. И разрушители мы сами. Через сто-двести лет нас не помянут добрым словом и даже не пожалеют. Нас осудят. Хотя сейчас мы этого не чувствуем и оправдываем себя тем, что жизнь сложна. Но у нас еще есть время, чтобы эту войну выиграть. Когда все встанет на свои места и власть повернется в сторону культуры, уже будет поздно, мы проиграем. Так что это война за себя, за культуру в том числе, и внутри нас, за лучшие свои человеческие качества, за свою искру божью. Каждый день это надо отвоевывать. Сейчас мир опасен, потому что никто ни в чем не виноват. Как прекрасны были времена высокого романтизма и даже шекспировские, когда человек виновный каялся либо кончал жизнь самоубийством. Сегодня же в сознании моральном царит такая суматоха. Созданы для этого все условия, которыми мы успешно пользуемся. - Как реагируете на публикации в СМИ, связанных с вашим именем? Ваше отношение к театральным критикам. - Я мало обращаю на это внимания. Было, есть и будет всякое. Иногда мне звонят и говорят, что не обращайте внимания на то, что написано в той или другой российской газете. Я и читать не читал. Оказывается, в каком-то издании пишут, что я приехал разрушать русскую культуру или еще что-то похожее. И \"Современник\", и Вахтанговский театр пытаются отгородить меня от таких писателей, я их называю \"ночниками\" - вечером что-то подсмотрели, подслушали, а на утро уже выдают свой очередное произведение. Я недопонимаю московских критиков и театральных деятелей, которые очень циничны по отношению к театру, к самим себе. Кого ни спросишь, о каком театре речь ни зайдет, оказывается, что все театры мертвы. Везде все плохо. Я говорю: \"Давайте соберемся и сделаем хороший театр. Общими усилиями. Если плохо, а мы знаем, как нужно, давайте попытаемся. Приходите, помогите\". Нет. Такая удобная позиция. Меня такая ситуация просто провоцирует на прорыв к открытому театру, к ясному, с ясным театральным языком. И с легким языком. - Есть ли у вас друзья среди актеров и режиссеров? - В Москве есть. Прекрасные творческие и человеческие отношения меня связывают с Сергем Гармашом, Сергеем Маковецким, Мариной Нееловой, Игорем Квашой. Очень интересные деловые отношения сложились с Василием Семеновичем Лановым. Из коллег режиссеров, во-первых, хочу назвать Галину Васильевну Волчек. Часто встречаюсь и консультируюсь с Петром Фоменко. - А в Литве? - В Литве как не было единства и понимания среди режиссеров, так этого нет и по сегодняшний день. Правда, уже на протяжении многих лет нет и конфликтов. Я думал над этим явлением, почему так происходит? Мы подписываем какие-то совместные обращения, но в клубы и в союзы не объединяемся. Наша профессия очень индивидуальная и эгоистичная, а посему такая ситуация вполне соответствует жизненной реальности. Мы не обнимаемся и не целуемся - мы уважаем друг друга. Были время, когда нас пытались провоцировать и столкнуть между собой, например, меня и Некрошюса, Вайткуса и меня. Но сами во всем разобрались, все выяснили, и сегодня это находится в русле нормальных человеческих отношений. Даже научились гордиться и радоваться творческим успехам своих коллег. - Как можно объяснить феномен - столько режиссерских звезд на небольшом литовском небосклоне? - Ну, во-первых, мы маленький народ. Мы долго жили, не имея своей власти. А вот в театрах власть существовала, и очень даже реальная. Мы, режиссеры, в ней крепли. Ощущали себя властелинами. И в этом был определенный стимул. А еще... Может быть, это оттого, что мы недалеко отошли от язычества. Литва ведь была последней страной, которая приняла христианство в Европе. У нас весь мир вокруг наделяется душой: и камень, и дерево, и река, и сама земля, конечно. И это все не где-то наверху, а здесь с тобой рядом. И поэтому возможен диалог со всем божьим миром и с каждым отдельным деревом. Отголоски этого отношения к миру можно обнаружить в любом литовском спектакле. Мы все в Литве этим грешим. - Как вы относитесь к интригам в театре, к актерскому коварству? - Интриги пусть будут, но подлости не выношу. Насчет актерского коварства многое преувеличено. Они ведь натурально защищаются. Везде - и в театре, и в драматургии - актеров окружает очень много посредственностей. И потому они становятся агрессивными. А я, мне кажется, могу гарантировать большое внимание к работе именно с актерами. Познание человека не может не увлечь артиста, и любой поймет, что от этого веет правдой, глубиной. Актер станет тем, кем он должен быть по сути своей, природе. Он раскроет свою наивность. А ее величество наивность - самое дорогое, что есть в актере. - Год назад, во время первой встречи с коллективом театра Вахтангова, вы сказали, театр станет адом, в котором будут существовать актеры, и раем только для зрителей. Что удалось сделать? - Ад создать нетрудно. Достаточно существующих законов, которые помогают это сделать. Вот в отношении радости для зрителей - труднее. Мировой открытый театр, который готов к игре при всех сложнейших проблемах. Играть со смыслом, который был бы опасен, но все-таки играть. Этого достичь очень трудно. Мы в плену драматических, трагических оценок своей жизни и прошлого. Этому мешает нехватка общей культуры. Мало кто из актеров учится. Редки актеры, которые пытались бы вникнуть в науку психологии , философии, искусствоведения. Из истории Вахтанговского театра был гениальный актер Николай Гриценко. Это актер от природы. Он все ощущал интуитивно. Ницше о таких говорил: \"Его величество наив\".Актер должен быть наивным, он должен поверить во все. Изменяется сегодня манера игры, меняется театральный язык. И сейчас доза человеческого начала составляет половину актерской профессии. Остальное -техника. Сегодня за характером не спрячешься. Сейчас нужны мыслящие актеры, актеры - личности - такие как Суханов, как Маковецкий. Зритель ощущает его человеческую природу и добро. Зритель ощущает актера как информативного человека, который хочет выйти на сцену и взорвать информационное поле, существующее в себе, ибо в этом кроется энергетика. Вот такие нужны актеры. За характером не спрячешься, бородой не закроешься. - А в литовских театрах есть такие актеры? - Были и есть. В русской драме был Артем Иноземцев. На литовской сцене - Эгле Габренайте, Артурас Жебраускас. - Вы любите смотреть свои спектакли? - Нет. Опасно. Не потому что это обязательно плохо, но потому что это могло бы быть иначе. Ведь коррозия спектакля начинается сразу, как только сыграна премьера. Я не очень верю в рост, в развитие спектакля. И потом я уже долгое время живу в сомнениях. Вот сделали сцену, и я думаю: \"А так ли ее надо было делать? Или иначе? А стоило ли вообще?\" Я мечтаю поставить спектакль, как бы не ставя его, и чтобы актеры сыграли, как бы не играя. Потому что, как только возникает система, - а без этого спектакль поставить невозможно, система возникает, как только что-то закрепляешь, - сразу становится скучно. - Почему вы все-таки согласились поехать в Москву? - Я об этом не раз рассказывал. Хотел пойти на риск. Хотя и в Литве каждый раз рискуешь не меньше. Но в Москве поле войны более широкое. В театре звезд есть свои высокие друзья, свои покровители, свои министры. Я себя ограничиваю в каких-то похождениях, в участии в тусовках, выступлениях на телевидении и в СМИ. Пока еще ничего существенного не сделал, только снял с репертуара 6 спектаклей. Я понимал, что сначала надо сделать, а потом снимать, но нет время. Эта историческая пыль пропитывает театральную атмосферу насквозь. Она проникает в одежду, в зал. - Существует в театре ульяновский дух? - Человеческий дух Михаила Александровича остается и по сегодняшний день и останется надолго. Творческие принципы, театральный язык Ульянова - этого не было и нет. Это он знал и сам, но ничего не предпринимал. Страдал. Он понимал, что театр надо реформировать, надо что-то делать. Из прекрасных актеров не всегда выходят хорошие художественные руководители. Такая судьба была и у Кирилла Лаврова, у Донатаса Баниониса. - Ваше отношение к предложению Русского драматического театра Литвы о создании театра-студии \"Европейское содружество\". - Идею создания театра-студии оцениваю очень высоко. Это прорыв в театральном сознании, который позволит уничтожить психологический барьер между русским и европейским театром и, в частности, между русским и литовским театром, который, к сожалению, сегодня еще существует и мы его пока не можем перешагнуть. Этот проект будет способствовать психологическому очищению. Появляются свобода действия, свобода мышления. \"Европейское содружество\" необходимо воспринимать как общеевропейский центр. Я с удовольствием буду участвовать в этом проекте и помогать в его реализации совместно с труппой Вахтанговского театра.
респект: https://vsteatras.lt/ru/istorija/naujienu-archyvas/intervyu-s-rimasom-tuminasom август 2008 Интервью с Римасом ТУМИНАСОМ Московский Государственный академический театр имени Вахтангова новый 88-й сезон открыл премьерой - спектаклем \"Берег женщин\" режиссера Римаса Туминаса, который второй сезон возглавляет знаменитый коллектив. \"У нас двойной праздник - новый сезон и новый спектакль, - сказал художественный руководитель театра Римас Туминас. - Я думаю, что это станет хорошей традицией и мы будем открывать каждый сезон премьерой\". Корреспондент \"Литовского курьера\" Николай ЖУКОВ встретился с режиссером Римасом ТУМИНАСОМ и попросил маэстро поделиться своими соображениями о делах театральных как в Вильнюсе, так и в Москве с читателями \"Театрального курьера\". - Ваше отношение к зрителю. В чем различие литовского и русского зрительского менталитета? - Зритель - ведущая сила и для актера , и для режиссера, и для всего театра в целом. Нет театра без зрителя. К. С. Станиславский считал зрителя \"третьим творцом спектакля\". В. Э. Мейерхольд говорил, что \"театр строится не только теми, кто работает на сцене, пусть очень талантливо; театр создается еще и волей зрительного зала\". Российский зритель подготовлен и театрален. Спектакль в России начинает именно он - зритель. Нам только кажется, что актеры начинают спектакль. Зритель готовится к своему походу в театр. Приобретя билет, он уже предвкушает, кого, как и что он увидит на сцене. Он уже праздничный театральный человек. Он едет, приходит в театр, ритуально прохаживается по фойе, он готов встретиться с актерами. Зритель избаловал театральную Москву. Театр не может ответить такой добротой и праздничной готовностью, и он тоже старается обслужить зрительское доверие, и он тоже начал с благодарности. Происходит такой тотальный заговор, что, мол, мы вас уважаем, а вы нас, и при этом ничего не происходит. Режиссер обслуживает актеров, актеры обслуживают зрителей, зритель ... Происходит единение, которое порождает эффект \"соборности\", который является логическим завершением спектакля, подготовленного артистами и сотворенного ими со зрителями. В Литве зритель другой. Здесь театр живет в его сознании. Это значительно труднее. Он менее раскрепощен. Каждый зритель ощущает себя как индивидуум. Вначале он не воспринимает себя как часть зала, как составляющую какой-то общины. Каждый хочет существовать отдельно. И вот когда начинается спектакль и в зале происходит единение индивидуумов, тогда он радуется этим ощущениям. Русскому зрителю, приходя в зал, свойственно отказаться от индивидуальностей и сразу же очутиться в едином поле. - Со стороны русского театра не опасаетесь упреков в литовском менталитете? - В Литве, например, меня долгое время упрекали в том, что я - еврей. Потому что я - брюнет и подавал надежды с младых ногтей. Хотя моя мать русская, из староверов, еще с восемнадцатого века в Литве есть поселения староверов. А отец литовец. Но мы все будем находиться совсем в другой стране, которая называется Театр. Поэтому меня национальная неприязнь не волнует. - Где легче работать с бюрократами от культуры - в Литве или в России? - В Литве бюрократия более организованная и сплоченная, а посему побороть ее труднее и, соответственно, под ее началом работать сложнее. В Литве практически от человека ничего не зависит. Все решают какие-то группы, подверженные политическим влияниям, подчиняющиеся партийным решениям. Это свойственно даже управлению культурой. Я считаю такое положение вещей неверным. Сколько лет живем и всегда декларируем культуру, но по сути дела оказывается, что она не нужна, хотя бюрократы прекрасно знают, что культура жила, живет и будет жить и никуда она не денется. Я недавно с ужасом понял, что в прошлые века художники, писатели, актеры умирали в нищете и одиночестве. Оказывается, что это возможно и сегодня, хотя, казалось бы, что это давным-давно прошло. В Москве бюрократия более изощренная и главная роль принадлежит личностям, т.е. она индивидуальная - от одного человека многое зависит. Мне импонирует Юрий Лужков и методы его работы. Он интересуется культурой и в частности театром. У него очень много друзей среди актеров и режиссеров. Его мнение я уважаю, его мысли мне нравятся. \"Будет именно так, а не по-другому!\" Никаких бюрократических проволочек, никаких комиссий. Единоличное решение - просто и ясно. Когда я руководил национальным театром, обратил внимание, что мне начали нравиться методы работы Лукашенко и Ельцина, которые практически все вопросы решали волевыми действиями. Основной аргумент - кулаком по столу и только так и никак иначе. В этот момент я понял, что мне надо уходить с этой должности. - В театре вы тиран, диктатор? - Хотел бы очень, но когда работаю. Да, промежутками даже приходится себя как-то ставить в рамки более строгие и серьезные. Могу быть непредсказуемым. В театре должен присутствовать авторитарный момент. Демократии в театре должно быть как можно меньше. - Вас не беспокоит, что театр со временем может исчезнуть? Опасность исчезновения театра очень реальна. Не Вахтанговского только, но всех. Так жить недолго осталось. И разрушители мы сами. Через сто-двести лет нас не помянут добрым словом и даже не пожалеют. Нас осудят. Хотя сейчас мы этого не чувствуем и оправдываем себя тем, что жизнь сложна. Но у нас еще есть время, чтобы эту войну выиграть. Когда все встанет на свои места и власть повернется в сторону культуры, уже будет поздно, мы проиграем. Так что это война за себя, за культуру в том числе, и внутри нас, за лучшие свои человеческие качества, за свою искру божью. Каждый день это надо отвоевывать. Сейчас мир опасен, потому что никто ни в чем не виноват. Как прекрасны были времена высокого романтизма и даже шекспировские, когда человек виновный каялся либо кончал жизнь самоубийством. Сегодня же в сознании моральном царит такая суматоха. Созданы для этого все условия, которыми мы успешно пользуемся. - Как реагируете на публикации в СМИ, связанных с вашим именем? Ваше отношение к театральным критикам. - Я мало обращаю на это внимания. Было, есть и будет всякое. Иногда мне звонят и говорят, что не обращайте внимания на то, что написано в той или другой российской газете. Я и читать не читал. Оказывается, в каком-то издании пишут, что я приехал разрушать русскую культуру или еще что-то похожее. И \"Современник\", и Вахтанговский театр пытаются отгородить меня от таких писателей, я их называю \"ночниками\" - вечером что-то подсмотрели, подслушали, а на утро уже выдают свой очередное произведение. Я недопонимаю московских критиков и театральных деятелей, которые очень циничны по отношению к театру, к самим себе. Кого ни спросишь, о каком театре речь ни зайдет, оказывается, что все театры мертвы. Везде все плохо. Я говорю: \"Давайте соберемся и сделаем хороший театр. Общими усилиями. Если плохо, а мы знаем, как нужно, давайте попытаемся. Приходите, помогите\". Нет. Такая удобная позиция. Меня такая ситуация просто провоцирует на прорыв к открытому театру, к ясному, с ясным театральным языком. И с легким языком. - Есть ли у вас друзья среди актеров и режиссеров? - В Москве есть. Прекрасные творческие и человеческие отношения меня связывают с Сергем Гармашом, Сергеем Маковецким, Мариной Нееловой, Игорем Квашой. Очень интересные деловые отношения сложились с Василием Семеновичем Лановым. Из коллег режиссеров, во-первых, хочу назвать Галину Васильевну Волчек. Часто встречаюсь и консультируюсь с Петром Фоменко. - А в Литве? - В Литве как не было единства и понимания среди режиссеров, так этого нет и по сегодняшний день. Правда, уже на протяжении многих лет нет и конфликтов. Я думал над этим явлением, почему так происходит? Мы подписываем какие-то совместные обращения, но в клубы и в союзы не объединяемся. Наша профессия очень индивидуальная и эгоистичная, а посему такая ситуация вполне соответствует жизненной реальности. Мы не обнимаемся и не целуемся - мы уважаем друг друга. Были время, когда нас пытались провоцировать и столкнуть между собой, например, меня и Некрошюса, Вайткуса и меня. Но сами во всем разобрались, все выяснили, и сегодня это находится в русле нормальных человеческих отношений. Даже научились гордиться и радоваться творческим успехам своих коллег. - Как можно объяснить феномен - столько режиссерских звезд на небольшом литовском небосклоне? - Ну, во-первых, мы маленький народ. Мы долго жили, не имея своей власти. А вот в театрах власть существовала, и очень даже реальная. Мы, режиссеры, в ней крепли. Ощущали себя властелинами. И в этом был определенный стимул. А еще... Может быть, это оттого, что мы недалеко отошли от язычества. Литва ведь была последней страной, которая приняла христианство в Европе. У нас весь мир вокруг наделяется душой: и камень, и дерево, и река, и сама земля, конечно. И это все не где-то наверху, а здесь с тобой рядом. И поэтому возможен диалог со всем божьим миром и с каждым отдельным деревом. Отголоски этого отношения к миру можно обнаружить в любом литовском спектакле. Мы все в Литве этим грешим. - Как вы относитесь к интригам в театре, к актерскому коварству? - Интриги пусть будут, но подлости не выношу. Насчет актерского коварства многое преувеличено. Они ведь натурально защищаются. Везде - и в театре, и в драматургии - актеров окружает очень много посредственностей. И потому они становятся агрессивными. А я, мне кажется, могу гарантировать большое внимание к работе именно с актерами. Познание человека не может не увлечь артиста, и любой поймет, что от этого веет правдой, глубиной. Актер станет тем, кем он должен быть по сути своей, природе. Он раскроет свою наивность. А ее величество наивность - самое дорогое, что есть в актере. - Год назад, во время первой встречи с коллективом театра Вахтангова, вы сказали, театр станет адом, в котором будут существовать актеры, и раем только для зрителей. Что удалось сделать? - Ад создать нетрудно. Достаточно существующих законов, которые помогают это сделать. Вот в отношении радости для зрителей - труднее. Мировой открытый театр, который готов к игре при всех сложнейших проблемах. Играть со смыслом, который был бы опасен, но все-таки играть. Этого достичь очень трудно. Мы в плену драматических, трагических оценок своей жизни и прошлого. Этому мешает нехватка общей культуры. Мало кто из актеров учится. Редки актеры, которые пытались бы вникнуть в науку психологии , философии, искусствоведения. Из истории Вахтанговского театра был гениальный актер Николай Гриценко. Это актер от природы. Он все ощущал интуитивно. Ницше о таких говорил: \"Его величество наив\".Актер должен быть наивным, он должен поверить во все. Изменяется сегодня манера игры, меняется театральный язык. И сейчас доза человеческого начала составляет половину актерской профессии. Остальное -техника. Сегодня за характером не спрячешься. Сейчас нужны мыслящие актеры, актеры - личности - такие как Суханов, как Маковецкий. Зритель ощущает его человеческую природу и добро. Зритель ощущает актера как информативного человека, который хочет выйти на сцену и взорвать информационное поле, существующее в себе, ибо в этом кроется энергетика. Вот такие нужны актеры. За характером не спрячешься, бородой не закроешься. - А в литовских театрах есть такие актеры? - Были и есть. В русской драме был Артем Иноземцев. На литовской сцене - Эгле Габренайте, Артурас Жебраускас. - Вы любите смотреть свои спектакли? - Нет. Опасно. Не потому что это обязательно плохо, но потому что это могло бы быть иначе. Ведь коррозия спектакля начинается сразу, как только сыграна премьера. Я не очень верю в рост, в развитие спектакля. И потом я уже долгое время живу в сомнениях. Вот сделали сцену, и я думаю: \"А так ли ее надо было делать? Или иначе? А стоило ли вообще?\" Я мечтаю поставить спектакль, как бы не ставя его, и чтобы актеры сыграли, как бы не играя. Потому что, как только возникает система, - а без этого спектакль поставить невозможно, система возникает, как только что-то закрепляешь, - сразу становится скучно. - Почему вы все-таки согласились поехать в Москву? - Я об этом не раз рассказывал. Хотел пойти на риск. Хотя и в Литве каждый раз рискуешь не меньше. Но в Москве поле войны более широкое. В театре звезд есть свои высокие друзья, свои покровители, свои министры. Я себя ограничиваю в каких-то похождениях, в участии в тусовках, выступлениях на телевидении и в СМИ. Пока еще ничего существенного не сделал, только снял с репертуара 6 спектаклей. Я понимал, что сначала надо сделать, а потом снимать, но нет время. Эта историческая пыль пропитывает театральную атмосферу насквозь. Она проникает в одежду, в зал. - Существует в театре ульяновский дух? - Человеческий дух Михаила Александровича остается и по сегодняшний день и останется надолго. Творческие принципы, театральный язык Ульянова - этого не было и нет. Это он знал и сам, но ничего не предпринимал. Страдал. Он понимал, что театр надо реформировать, надо что-то делать. Из прекрасных актеров не всегда выходят хорошие художественные руководители. Такая судьба была и у Кирилла Лаврова, у Донатаса Баниониса. - Ваше отношение к предложению Русского драматического театра Литвы о создании театра-студии \"Европейское содружество\". - Идею создания театра-студии оцениваю очень высоко. Это прорыв в театральном сознании, который позволит уничтожить психологический барьер между русским и европейским театром и, в частности, между русским и литовским театром, который, к сожалению, сегодня еще существует и мы его пока не можем перешагнуть. Этот проект будет способствовать психологическому очищению. Появляются свобода действия, свобода мышления. \"Европейское содружество\" необходимо воспринимать как общеевропейский центр. Я с удовольствием буду участвовать в этом проекте и помогать в его реализации совместно с труппой Вахтанговского театра.
респект: https://vk.com/oteatre?w=wall-164944669_13488 Журнал Театр. 17.1.2024 в 13:34 💫 Сегодня, 17 января, в парижском театре Les Gémeaux стартуют показы «Анны Карениной» Римаса Туминаса. Les Gémeaux — копродюсер этой постановки, вышедшей в израильском «Гешере» год назад. В Париже увидеть «Анну Каренину» можно до 27 января включительно (всего запланировано 10 показов). Ну а мы делимся с вами фотографиями новейшей премьеры Туминаса, также поставленной в «Гешере», — спектакля «Сирано» по пьесе Ростана. Этой постановкой театр завершил календарный год — и ею же открыл новый, 2024-й. Авторы фото — Исайя Файнберг, Виктория Шуб и Александр Ханин. telegra.ph/Sirano-Tuminasa-01-16
респект: https://www.youtube.com/watch?v=CgBoSuB5hfs Римас Туминас. Премьера «Анны Карениной» и "закат" русской культуры 7 февр. 2023 г. ISRAEL Театральный режиссёр Римас Туминас в интервью 9 канала.
респект: https://www.youtube.com/watch?v=rDUcO4PgnNA
респект: https://www.carmelmagazine.info/theatre/anna-karenina-v-postanovke-tuminasa.html Наша Анна немного не в себе. Лев Толстой на израильской сцене Ольга Черномыс Март 2023, Театр Покинувший Москву и Вахтанговский театр прославленный литовский режиссер Римас Туминас приехал в Израиль, чтобы поставить “Анну Каренину” в театре Гешер. Главный редактор Carmel Magazine Ольга Черномыс рассказывает о своих впечатлениях от этой постановки. “Анна Каренина” в постановке Туминаса Анна и Толстой Одни обожают Льва Толстого за масштаб идей или точность наблюдений. Других раздражает назидательность, временами назойливая. Но все спорящие признают – толстовский текст представляют собой совершенство. Есть немало людей во всем мире, которые изучают русский специально для того, чтобы читать Толстого в подлиннике. “Анна Каренина”, возможно, самое блестящее произведение мировой литературы. Во мировых списках лучших литературных произведений, когда либо написанных, этот роман либо стоит на первом месте, либо, как минимум, входит в первую пятерку, вместе с “Мадам Бовари”, “Гамлетом”. “Великим Гэтсби”, рассказами Чехова и толстовским же “Войной и миром”. Почему? Ведь “Анна Каренина” создана буквально из ничего. Обычная жизнь, обычные разговоры, обычный адюльтер. Ни преступлений, ни сражений, ни превращений и прочих чудес. И тем не менее, роман захватывает не хуже приключенческого сериала. Он многоплановый, он симфонический. Он полон параллельных и пересекающихся линий, незначительных будто бы деталей. Они врезаются в сознание и оживляют картину. С точки зрения мастерства – это фантастическое предчувствие модернизма. Литературовед Борис Эйхенбаум писал, что без этого романа не было бы ни Пруста, ни Фолкнера, ни Набокова, ни Вирджинии Вульф. Толстой нарушает все существующие на тот момент правила. Он перемещает читателя в сознание разных героев (и даже собак). Позволяет себе выходить за пределы истории. Пишет длинные отступления на разные темы. Но все, и даже скука этих “лишних” описаний (сельскохозяйственных работ или скачек) намеренна. Она меняет ритм почти до дзен-буддистских зависаний во времени. В конце романа мы попадаем в поток сознания Анны, которая смотрит на все проплывающий мир сквозь оптику своего состояния. Это вообще похоже на кино, причем на то, что будут снимать через 100 лет. Толстой делал все это не потому, что не умел иначе. Он сознательно экспериментировал с формой ради главной цели – раскрыть внутренний мир персонажей. И у него получилось. Хотя герои романа русские аристократы второй половины XIX века, миллионы людей из разных стран и эпох находят свое отражение в них. Ведь вопросы, которые решают герои, не уходят никуда. Почему женщина изменяет? Как угасает любовь? Что важнее долг или страсть? Общество или личность? Конечно, перенести такую сложную и совершенную конструкцию в принципиально другой жанр задача неисполнимая. Поэтому все, кто когда-либо пытался снимать фильмы и ставить спектакли на сцене, выбирали нечто самое для себя важное и сосредотачивались на нем. Кстати, «Анна Каренина» самый экранизируемый в мире роман. Больше 30 экранизаций. Анну играли: Грета Гарбо (дважды); Вивьен Ли; Татьяна Самойлова; Софи Марсо; Кира Найтли. Вронского играли: Фредрик Марч; Кирон Мур; Василий Лановой; Шон Бин; Шон Коннери; Омар Шариф. Собственно, авторская интерпретация и есть самое интересное. Ну, правда, не надеемся же мы, что история могла закончиться иначе? Анна и Туминас Римас Туминас приехал в Израиль в разгар войны России с Украиной, чтобы поставить на сцене Гешера великий роман Толстого. Это сочетание обстоятельств немаловажное, если не сказать, самое важное. Когда я брала у Туминаса интервью, он признался, что вряд ли когда-то у него соберется такая труппа, как в Вахтанговском театре в Москве. Он целых 12 лет создавал, выращивал, обучал, искал новые формы. Незадолго до войны Туминас поставил в Вахтанговском спектакль “Войну и мир”, от которого сходила с ума вся театральная Москва и который стал мощным эпиграфом к последующим событиям. В итоге Гешер заполучил знаменитого режиссера. И премьеру спектакля “Анна Каренина” в постановке Туминаса ждали не только в Израиле. Я точно знаю, что на спектакль специально прилетели зрители из других стран. К тому же на заглавную роль была утверждена примадонна Гешера – Эфрат Бен-Цур. В прошлом сезоне она триумфально сыграла Аркадину в великолепной постановке чеховской “Чайки”. Это полотно Туминас сделал черно-белым. Никаких исключений, разве что серый фон, да кроваво-красная капля в виде бархатного кресла. За перемещениями этих цветов можно наблюдать отдельно. С потолка свисает огромная люстра, она то гаснет, то вспыхивает, и герои забавляются ее непредсказуемостью. Сюжет романа выдержан и разыгран всего в нескольких сценах, самых важных с точки зрения Туминаса. Каждая придумана мастерски. Например, с молодожёнами Левиным и Китти, когда она усаживает его на уютненький ковер и деловито расставляет вокруг него горшки с цветами. Сцена с варкой варенья, и скачки, и театр. За всем этим чувствуется мастер, умеющий придумать, выстроить, задать нужный ритм. Но с каждой минутой на блестящей поверхности этого красивого и чертовски изобретательного спектакля начинают проступать трещины. И чем дальше действие, тем эти трещины становятся глубже. Разлом начинается с самой Анны. Роль Карениной для любой актрисы подарок, но в этом спектакле у Эфрат Бен-Цур просто-таки бенефис. Она хороша и в черном платье с открытыми плечами, и в белой летящей рубашке. Она притягивает к себе взгляды и знает об этом. Ее Анна нервная и яркая. Очень нервная. И очень яркая. А еще слишком громкая и слишком резкая. Она вся – too much, причем, с самого начала. Это сбивает с толку, ведь речь идет о женщине высшего сословия в России XIX века. Главная трагедия ее состояла в невозможности выйти за пределы правил, в которых она все-таки была воспитана. Эта же Анна холодна с близкими, но при этом почти вульгарно флиртует и необъяснимо безумно танцует на балу. Каренин в исполнении выдающегося израильского артиста Гиля Франка выглядит вполне логично по отношению к этой Анне, но совершенно нелогично ко всем остальным. И особенно по отношению к Каренину, придуманному Толстым человеком добрым и упорядоченном. Совсем недавно я видела Франка в роли Отелло в театре Маленький, где он фантастически играет пробуждение ревности и злобы. Глядя на его вскипающего изнутри и сверкающем глазами Каренина, казалось, что передо мной снова Отелло. Ну, разве что прошедший терапию по выстраиванию личных границ. Разлом проходит и между героями. Понятные и живые Долли (Карин Серуя) и Левин (Мики Леон) будто попали из другой пьесы, они узнаваемые, в них нет ни грамма абстрактности и схемы. Да, решение сделать Левина вот таким: легко размякшим и променявшим собственные идеи на ковер и тапочки – вполне имеет право на жизнь. Тем более, что его Китти (Нета Рот) придумана совсем иначе, чем мы привыкли. Она здесь почти подросток, капризный и эгоистичный. Но быстро берет ситуацию в свои руки. Вполне себе израильская симпатичная девчонка: отслужила в армии, пора замуж. Непонятно только, могла ли она так страдать из-за Вронского? Сам Вронский (Ави Азулай), конечно, красавец и хороший парень, но это, пожалуй все, что о нем можно сказать. Хотя нет, у него есть свои несколько минут славы. В хитро придуманной сцене скачек он останавливается и прекрасно читает довольно большой отрывок о гибели Фру-Фру. И магия толстовского текста (в переводе Рои Хена) материализуется в воздухе сама собой. В какой-то момент мне показалось, что Туминас просто издевается над всем этим русским миром с его заморочками, и толстовским, и современным заодно. Но нет. Не сходится. Время и место Многое не сходится в этом спектакле. Много непонятного: как злополучная люстра, как будто переехавшая сюда из другого спектакля, из другой страны. Красивая музыка избыточна и временами подавляет. И пустота на сцене, и черно-белые цвета на сером фоне. А долгие паузы приводят к тому, что плавный, легкий, летящий роман превращается в тяжелый надрыв с вкраплениями занятых сценок. Но главная же трещина, на мой взгляд, лежит совершенно в другой плоскости. Эта “Анна” как будто вся – из старого времени, из довоенного. Она выстроена по лекалам московского модного театра. Но те лекала рассыпались в прах, как и вся современная российская культура, расстрелянная собственными же ракетами. От Туминаса и от самого “русского” из всех израильских и самого израильского среди всех “русских” театров мы, зрители, ждали нового прочтения на новом языке, во всех смыслах этого слова. Именно здесь, в пахнущем порохом израильском воздухе. Именно сейчас, когда перед нами всеми вырастает вопрос: что не так со всем этим русским? А ведь роман заканчивается гениально. Как известно, Толстой долго думал над концовкой, и отправил восьмую главу издателю с большим опозданием. Действие в ней происходит после гибели Анны. Разбитый горем Вронский находит выход. На собственные средства он собирает добровольцев и отправляется с ними на Балканскую войну, чтобы скорее всего погибнуть. В этой главе описано то, как вся светская Москва с энтузиазмом устраивала балы и всяческие мероприятия на тему славянского мира. И разговоры о войне с турками, которую “никто не объявлял”. А простые “люди сочувствуют страданиям ближних и желают помочь им”. И рассуждения о том, кто идет на эту странную войну и по каким причинам. Встречаются фразы, которые будто взяты из сегодняшних российских газет: “освобожденный сорокамиллионный мир славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории”. 150 лет назад Лев Николаевич зачем-то решил семейную драму закончить войной. Почему, кажется, мы понимаем только сейчас. Я уверена, что “Анна Каренина” останется в репертуаре надолго, будет трансформироваться и врастать в гешеровскую сцену корнями, и что новые зрители будут спорить о том, насколько прав или не прав режиссер. Это и есть лучшее, что может происходить в театре. Ведь он хорош, когда живой и горячий, а не уныло-застывший в былой славе. Наш театр Гешер мы любим именно за это.
полная версия страницы